Что касается дальнейших обвинений со стороны Роше, следует сказать об одном факте, который мало известен по сей день. Жиль Перро тоже об этом мало что знал. Я арестован был 24 ноября 42-го г. Перед тем зондеркоманда прилагала колоссальные усилия, чтобы захватить меня. За два месяца перед тем ими было организовано 14 ловушек, все они провалились. Сначала они просто хотели накрыть меня, затем делали так, чтобы не арестовать, а сконтактироваться. Могу привести примеры — история с Лихониной, которая поддерживала связь «Тодт» с нашей фирмой «Симэкс», жена последнего русского военного атташе в Первую мировую войну в Париже. Через нее они хотели добраться до меня. Но эта русская женщина сказала мне всю правду. В зондеркоманде полагали, что она, жена белогвардейца, будет им помогать. Но она раскрыла мне все то, что готовили гестаповцы. В душе ее сохранились чувства патриотические, русские. Понятно, что она очень боялась, но помогла мне. А вот другой факт: В ноябре они подобрались к сестре Максимовича. Он из всей моей французской группы был первым, на след которого вышла зондеркоманда. Шло это разными путями. В частности, с помощью одной из расшифрованных депеш. В августе или в июле прочитал, что она идет от кого-то из немецкого посольства в Париже. Там рассказывалось о разрушениях в каком-то немецком городке. Так попали на след Максимовича. Затем уточнили — кто он и что.
Хайнрих Райзер взял к себе досье всех подозрительных лиц, до того эти досье хранились во французской полиции. Там была папка и Максимовича. Стало известно, что он сражался в Испании на стороне республиканцев. Явившись к сестре Максимовича, люди из команды сказали — мы из Берлина, мы не гестапо, хотим через вас встретиться с Гран шефом. Арестовывать его не хотим. Дело касается вопроса исключительной политической, государственной важности. Сказали, если хотите, пусть он примет все меры для своей безопасности. Встречу можно провести в неоккупированной зоне. Тогда юг Франции еще не был оккупирован. Анна немедля сообщила брату. Это еще больше меня насторожило — здесь идет какая-то непонятная большая игра. Если они не думают меня арестовывать, а ищут только встречи, значит, что-то хотят делать важное для них. Появилось подозрение, что захваченные наши рации используются для каких-то провокаций. Немцы действительно тогда передавали важнейшие свои военные материалы, чтобы только завоевать доверие Директора, а затем начать Большую игру. Во всем этом мешал им я. Потому что от Кента и Ефремова они знали, что во Франции я имею связь с руководством компартии. А в Бельгии такую связь поддерживает Гроссфогель. Знали, что через меня сведения большой важности, специального и персонального характера направляются в Центр через руководство ФКП. Они знали, пусть будут иметь десяток раций в десятке различных стран, но если я не буду арестован, если буду иметь возможность общаться с Центром через партийную связь, я могу испортить, нарушить всю их игру.
Анне Максимович я дал указание немедленно исчезнуть. Она укрылась в неоккупированной зоне. Когда они провалились и с Лихониной по поводу покупки технических алмазов, они сказали прямо: мы хотим, чтобы Жан Жильбер приехал в Берлин. Даем любые гарантии, что с ним ничего не произойдет. С ним должен состояться очень важный разговор. На это я не пошел. Как произошел мой провал, вам это известно. Если бы люди из команды немного опоздали к зубному врачу, меня бы никогда не нашли. Все было подготовлено к тому, чтобы мне скрыться.
Несколько слов об аресте Кента. В книжке «Забудь свое имя» написана ерунда. Арест его производился по-другому. Арестовали его в тот самый день, когда немцы оккупировали свободную зону и вошли в Марсель. Арест проводила французская полиция по заданию команды. Немедленно арестованные были переданы Бемельбергу, который ждал. Кента в Париже не задерживали, немедленно увезли в Брюссель. Там Гиринг два дня вел с ним разговоры. Единственно правильно здесь указывается, как он и Кент сели. Кент был в курсе дела всего, что происходило, всех провалов, но он понимал одно: он не тот человек, который попадется, сумеет разоблачать. Сделать это мог бы только такой человек, который по линии радиосвязи смог бы добиться, хотя и в тюрьме, вести свою линию. Кент этого не мог делать.
Кент причинил много вреда. Он продал Корбена, который так был у нас законспирирован, как Драйи в Брюсселе. Занимался он только коммерческими делами. Кента сразу увезли из Брюсселя в Берлин. Там он предстал на процессе Шульце-Бойзена и др. 21—22 декабря 42-го г. в качестве главного свидетеля обвинения. Предположим, что он ничего уже не мог раскрыть. Но как повлияло его появление в зале суда на товарищей! Человек из Москвы, человек, который к ним приезжал, и вот этот человек их обвиняет, это было ужасно. Я бы еще допустил с точки зрения разведки, если бы все это было ценой, чтобы раскрыть игру перед Москвой, но и этого не было. Фактически он был обезврежен только в феврале, когда прошли операции с Жюльетг, когда мне удалось известить Центр о всех событиях. С этого времени в Москве уже знали, как оценивать информацию Кента.
После моего побега Кент очень активно добивался, чтобы найти меня. Дело шло о его собственной шкуре, о его любовнице и ребенке, который тогда у них родился.
Одно из тяжких преступлений Кента связано с латышским генералом Озолом. Знаю, я подчеркиваю это, он знал, что Директор считает этого генерала связанным с фашистской разведкой, связанным с немцами. В Центре не могло родиться и мысли, что Кент внушит этому генералу проникнуть в группы Сопротивления под видом того, что он работает на Москву. Он обрек участников Сопротивления на смерть, а другой части членов Сопротивления внушил уже после открытия второго фронта, что они в тылу союзников выполняют задания Москвы.
Если Роше говорит, что я еще расскажу, что представляла собой советская разведка во время войны, то эта сволочь думает об этой части деятельности Кента. Говорю это для внутреннего употребления. Скажу откровенно, если я буду на процессе, не собираюсь щадить Кента по этому вопросу. Я заявлю, что здесь Директор был ни при чем. Кент был тем радистом, который зашифровывал мою ответную депешу, на предупреждение Директора — быть крайне осторожным с Озолом, что Центр к нему доверия не имеет. Кент знал, что я связь с Озолом не наладил. И если уже весной 43-го г. пришло указание через немцев для меня, чтобы я установил контакт, то Кент же знал, что я все делал, чтобы не устанавливать контактов. Кент летом 43-го г. на это пошел. В то время французские летчики сражались на советском фронте с фашистами, когда французы вместе с нашими людьми погибали за одно дело, такой подлог в отношении французской партии, ввести их в заблуждение, что они работают для советской разведки, только за это я бы четыре раза вздернул его на виселицу.
Я говорю об этом потому, что уверен — Роше захочет поднять это на процессе. Здесь можно доказать, что Главразведупр ни при чем. А Кент действовал по указаниям немцев как предатель.
Я докажу ложь за ложью, использование сознательно ложных данных со стороны Роше по поводу моего поведения после ареста.
Ложь № 1. Роше, основываясь на книге Хёне, где автор говорит, что Гран шеф, каковы бы ни были его мысли, все же помог гестапо в аресте других членов Красного оркестра, он пожертвовал ими. Все это омерзительная инсинуация и автора и того, кто это повторяет. Автор книги хорошо должен знать от Райзера, от Пипе, от других членов зондеркоманды, что после моего ареста совершенно не предпринимались попытки получить от меня сведения о не арестованных еще наших людях. Они знали, что таких сведений они у меня не получат. И они знали, что если бы они попытались добывать от меня такие сведения, это разрушило бы их планы получить мое согласие на участие в Большой игре на их стороне.
