Весной 45-го, после взятия Берлина — столицы гитлеровского рейха, советские солдаты нашли в тюремной камере № 9 берлинской каторжной тюрьмы Плётцензее небольшой листок бумаги. Он чудом сохранился под слоем обвалившейся штукатурки.
Характерным твердым почерком, по-немецки написаны слова, обращенные к нам, живым. Их автор — Харро Шульце-Бойзен написал это письмо незадолго до казни:
Спроси себя в этот час роковой:
А стоило жизнь так пройти?
Ответ один, он такой простой:
Мы были на верном пути...
Пусть мы погибнем. Но вера жива:
Посев наш скоро взойдет.
В тюрьме не увидишь правды слова,
Услышит их весь наш народ.
Топор и веревка нас не страшат —
Не выиграть ими спор.
Пусть судьи суд свой неправый вершат,
Не вечен их приговор.
Харро Шульце-Бойзен был повешен 22 декабря 1942 года в берлинской тюрьме Плётцензее.
Красный оркестр погиб, растерзанный гитлеровскими палачами.
Граждане разных стран, сыновья и дочери разных народов были солдатами тайного, незримого антифашистского фронта, организации, которую мы называем Красным оркестром. Эти люди закрыли собою брешь, пробитую в рядах советской разведки сталинским террором и стали жертвами гестапо.
Выбирая путь борьбы и сопротивления нацизму, не каждый из них понимал, какие адовы муки их ждут, какой тяжкой и жестокой будет расплата. Сильные и слабые люди, мужчины и женщины, по-разному они вели себя в фашистских застенках, шли в свой последний бой и уходили в небытие... И погибли — во имя Победы.
Я вспоминаю бронзовых героев Огюста Родена, когда думаю о Красном оркестре, о тех, кто не вернулся с поля боя, погиб во имя нас, живых... Вспоминаю своих товарищей, с которыми ходил в атаку и прыгал с танка во вражеские окопы... Вспоминаю тех, кто был солдатом Великой Отечественной войны, кто жертвовал собой ради нашей великой Победы.
Наша память о тех, кто сражался, — их высшая награда.
Подвиг героев бессмертен.
Посеянное — взойдет.
Москва — Берлин — Копенгаген — Москва
1986 — 2004 гг.
БЕСЕДЫ О КРАСНОЙ КАПЕЛЛЕ
{19}ТРЕППЕР ЛЕОПОЛЬД (ЛЕВ ЗАХАРОВИЧ). БЕСЕДА 13.01.1969 г.
Часть первая.
Мой первый контакт с Главразведупром был в первой половине 36-го года. Неверно, что пишет Перро про Фантомаса
{33}, он жив. Дело было в том, что все происходившее до 36-го г. связано с тем, что я помогал работникам Разведупра, которые работали во Франции. Помощь заключалась в том, что в 30, 31, 32-м гг., когда нужно было несколько человек или нужно было знать, скажем, адрес. Скажу другое, что вы поймете, как далеко мы шли в связи с этой работой. Был у меня случай с одной девушкой. Нужно было переключить ее на эту работу. Ее называли троцкисткой. Вы представляете, как от нее отодвинулись. Мы привлекли ее, она пошла на работу. У меня были такие контакты, сам непосредственной разведработой не занимался. Но почему же пришлось бежать из Франции? Дело в том, что произошел первый крупный провал. Провалился Штром. Там оказались товарищи, которые разрешали себе то, на что не имели права. Например, для своих работников он среди других дал и мой адрес. Когда начался провал, в руках французской контрразведки оказались какие-то таинственные письма, написанные на мой адрес. Расследование показало, что (Штром и молодая женщина-врач были арестованы) мне грозит тоже арест, а я был известен как партийный деятель, и все это могло скомпрометировать партию. Тогда я получил указание ЦК Французской партии немедля исчезнуть. А Перро дает эту часть книги на основе документов, которые он нашел в префектуре полиции, где для них я был связан со шпионажем.
Я приехал в Берлин. Этот рассказ тоже идет по данным французской контрразведки. Я совершенно спокойно сел в поезд и уехал. В Берлине встретился с Вальтером, который руководил МОП Ром, он меня принял, провел в Берлине 8 дней, оттуда приехал в Москву. Поселился на Воронцовом Поле, в доме для политзаключенных. Через три или четыре месяца приехала жена с ребенком. Родился в Париже в 31-м г. Приехала в 33-м г. Я жил в Москве, с Разведупром не имел ничего общего, связан был с КИ и секцией Компартии Франции.
Во Франции проходил еще один процесс, связанный с нашими разведчиками, и обвинение пало на компартию. Среди арестованных был работник «Юманите» Рикье, который будто был главным провокатором, из-за которого была раскрыта вся сеть. Шума тогда было очень много, в партии работал Жак Дорио, который тоже каким-то образом дал подтверждение, что руководство партии связано с советской разведкой. Дюкло должен был уехать. Меня послали в Комуниверситет Запада им. Мархлевского
{34}. С Дюкло был знаком по партийной работе в Париже.
Было заседание в Колонном зале, в президиуме сидел Дюкло, увидел меня, машет рукой, встретились в перерыве. Чем тебе помочь? Ничего не нужно. Как жена? Вот тогда меня и направили в Комуниверситет, кончил в 36-м, стоял вопрос о поездке на работу в Польшу или обратно во Францию. Там уже начиналось движение за единый фронт. Вот тогда и возник вопрос о Рикье. В Разведупре меня встретил легендарный человек — Берзин. Говорили о задаче, которую мне поручали. Сушествовала уверенность, что виноват Рикье, что он главный провокатор, но прямого отношения к организации он не имел. Ситуация складывалась сложная. Противники усматривали руку Москвы, в компартии — агентов Советской России, а французские коммунисты упрекали руководство компартии — как мог проникнуть провокатор.
В начале 36-го г. были освобождены первые осужденные по этому процессу, приговоренные на четыре года. Они приехали и стали опровергать разговоры, что виновен Рикье. Товарищи обратились о предложением — нужно разобраться, надо проверить, что произошло. Тогда назвали мою фамилию — Домб. Это была моя кличка еще с Домброво, где я начинал работу. От Домброво я взял первые четыре буквы.
В то время многие отправлялись в Испанию. Берзин сказал:
— Вы можете встретить много своих знакомых, старайтесь выбирать гостиницу так, чтобы не встречаться.
Тогда начались наши разговоры. Берзин развивал много идей, о которых теперь пишут. Как сейчас в Европе, что с нацизмом. Говорил, что война, наверно, будет. Вам, коммунисту и партийному работнику, знающему Европу, могу сказать, что мы еще не подготовлены, не с точки зрения армии, но с точки зрения знания противника. Мы очень шаблонно еще знаем, что происходит в Германии. Он стал развивать некоторые мысли, которые потом толкнули меня к определенным выводам, в 38-м г. У нас есть товарищи, говорил он, которые считают, что разведработа — это только конкретные факты, конкретная информация. Получить, направить какой-то материал военного или другого характера. Теперь нам нужны, вопервых, хорошие коммунисты, разбирающиеся в политике, дипломатии, экономисты, знающие военное дело. Нам нужна уверенность, что они нас смогут проинформировать о перспективах.
