— Я с тобой разговаривать не буду. Пойди в ЦК. Все, что я хотел по этому поводу сказать, я сказал в ЦК.
Пошел туда, наткнулся на одного из секретарей, который ему наговорил всякую всячину, надул его. Редактор вскоре поехал к Гереку, с которым встретился. Интервью с ним было опубликовано в «Юманите» 19 апреля 68-го г. Герек сказал:
— Слушайте, дорогой товарищ, у меня в Силезии нет никаких сионистов. У меня евреи — рабочие или не рабочие, все они вместе с нами, с польскими рабочими, с рабочим классом и партией совместно строят социализм. У меня нет к ним никаких претензий.
Это был очень тяжелый момент. В разных городах закрывали отделения еврейской организации, исключали из партии. Единственное место, где этого не было, — была Верхняя Силезия, где секретарем партии работал Герек. Где-то в середине апреля я приехал тогда в Катовицы. Там было последнее совещание моей организации с представителями из Силезии. Неожиданно на совещание пришли два товарища. Один сказал, что явился по поручению т. Герека, второй от горсовета. Сказали: заявляем от имени руководства, что мы всегда считали, считаем и будем считать вашу организацию исключительно полезной в нашей борьбе за социализм в Польше. Если здесь возникнут какие-то затруднения в вашей работе, просим немедленно к нам обращаться. Примем все меры, чтобы не допустить антиеврейских акций под видом борьбы с сионизмом. Это было единственное воеводство, где не было ни в прессе такой кампании, ни против членов партии. Возьмите другого товарища, который сейчас министр культуры — Вроньский. Он руководил самым крупным партийным издательством. Он был одним из немногих, который не позволил изгонять евреев из своего учреждения. Есть такой товарищ, который сейчас является председателем Верховного Совета, с которым я тогда имел встречи, — Яблоньский. Он противостоял проводимым националистическим тенденциям. Несчастье было в том, что делать это не всегда ему удавалось. Возьмите того же т. Отепко. Когда я к нему приходил по очень деликатным делам, в 67-м г. он еще имел силу, возможности не допускать через ЦК произвола, который происходил, к примеру, во Вроцлаве и Лодзи. В 68-м при всем его желании он уже ничего не мог сделать. Хочу подчеркнуть, что руководство партии подхватило тогда линию Мочара, лозунги Гомулки. К несчастью, сил у них было тогда недостаточно, чтобы противостоять давлению. Между прочим, в прошлом году, когда я встретился с т. Отепко, это было до его назначения министров внутренних дел, он уже руководил этим отделом по ЦК. Он сказал:
— Знаете т. Домб, жаль, что вы тогда ушли.
Я говорю:
— Как я мог не уйти. Вы помните, как вы старались помочь, и все не удавалось. Я эту политику, которую представляли Гомулка, Мочар, я ее не мог проводить. А в партии старались, но ничем не могли помочь. Кроме того, годы мои были уже не те, и я ушел тогда.
Я хочу еще и еще раз заявить — является ложью то, что мой уход от работы имеет какое-то отношение к агрессии Израиля. В 67-м г. во время израильской агрессии я уехал на отдых в Болгарию. Когда вернулся, узнал, что еврейское общество должно подготовить декларацию об отношении к событиям на Ближнем Востоке. Я знал, что большинство было за то, чтобы подготовить такую декларацию, но в Минвнутрделе подготовили такие дикие формулировки декларации, что с текстом не могли согласиться. В чем была дикость? Здесь весь народ Израиля сваливали в одну кучу. Там не было ни классового расчленения, не говорилось о правительстве и профашистских элементах. Но там говорилось об объективной фашистской роли израильского государства. Всех валили в одну кучу — и правителей, и рабочих, и компартию. Такую декларацию не захотели подписывать. Когда я приехал, связался с ЦК, и достаточно было одного дня, чтобы подготовить политически грамотную декларацию, которая была принята и опубликована. Имела большое влияние в стране. В декларации, утвержденной ЦК, говорилось об израильской агрессии, о классовом подходе к проблеме, требование о необходимости немедленно отвести израильские войска с оккупированной египетской территории. Только мир и братские отношения с арабскими народами, признание прав палестинского народа поможет установить мир на Ближнем Востоке. Говорилось, что будет несчастьем для Израиля, если он пойдет курсом Бен Гуриона, Голды Меир, Даянов и т. д. Опубликовали это в начале июня.
Кто был в то время минвнудел? — Мочар.
Но у реакции в Польше были свои планы. Для нее агрессия Израиля была только трамплином, чтобы перевести все на другие дела. Прямо говоря, чтобы взять власть. Еврейский вопрос не имел для них самостоятельного значения, рассчитывалось сначала использовать Гомулку, а потом отставить его. Возможно, здесь дело было не в самом Мочаре, но в его окружении — в аковцах, националистах.
Так что отношения у нас с МВД были натянутыми. Я занимался тогда тем, что ездил в ГДР, в Советский Союз. Считал, что лучше заниматься полезным делом — Красным оркестром. Обстановка была чудесная, в ГДР напоминало времена Коминтерна, интернационализма. Чувствовал себя среди своих.
Потом, в 69-м г. началась трагедия моей семьи. Началась травля моих сыновей одного за другим. Самого старшего — Михаила, который был редактором в ПАПе, досаждали разговорами. Ему говорили — твой отец был крупным советским разведчиком, вероятно, он и сейчас имеет оттуда задания. А если тебе дали возможность готовить диссертацию в Москве, значит, ты тоже является совагентом. Для одних он. был совагентом, для других он был жидом. Жена у него полька. Сколько она страдала. Она со слезами говорила — почему она, польская женщина, должна так страдать — ее дочь называют жиденком. У нее спрашивают — зачем ты вышла замуж за жида. Она была инициатором их отъезда из Польши.
Когда он пришел ко мне и сказал, что уедет, я ответил ему:
— Зачем тебе уезжать. Тебе всюду будет тяжело. Ты сын того, которого враги называют агентом Советского Союза. Тебя и твоих детей будут считать, что вы советские агенты.
Сын ответил:
— Это хорошо, пусть считают. Это даже почетно для меня, но если всякая дрянь то же самое говорит мне здесь, тем более пытаются выбросить отовсюду как еврея, оставаться здесь не хочу.
Он уехал первым. Потом уехал самый младший — Петр. Сейчас он большой специалист — электронщик в Канаде. Окончил в Варшаве политехнический институт. Послали на такую работу, что сидел на бобах, никуда не пускали. Но директор очень хорошо к нему относился. Сказал ему:
— Коллега, мы отправляем в Советский Союз в Москву лучших специалистов для стажировки и обучения (Это было в 69 г.). А вас мы поставили на первое место в списке отъезжающих.
Работал он в учреждении, связанном с электроникой. Профессора до сих пор вспоминают его как одного из способных студентов. Когда он готовил диплом, профессор спросил:
— А почему, коллега, я не вижу вас в политехникуме.
Тот ничего не ответил.
— Может быть, кому-то не нравится ваши волосы, глаза или нос?
Уезжать в Советский Союз должны были сорок молодых специалистов. Первым был Петр. Однажды он пришел и говорит:
