Я кивнул, догадавшись, кто передо мной. И задал еще один вопрос:
— А что касается того имени, под которым я знал тебя… Скажи, ты когда-нибудь возвращалась к той ледяной реке, чтобы посмотреть, не спустились ли наши имена ниже того места, где я их когда-то вырезал?
— Нет. Я долго ждала, надеясь, что ты когда-нибудь вернешься. А затем я вышла замуж за Алипия, переехала с ним на юг и никогда с тех пор не бывала в Хальштате. Мы с мужем неплохо жили в Триденте. Его предприятие там процветало.
— Я слышал. Ливия, а помнишь, ты как-то сказала, что намереваешься идти в этой жизни своим путем?
— Я так и сделала. Я много трудилась. Я была не просто женой Алипия, этакой прилипалой на киле процветающей галеры супруга. Я работала не меньше и не хуже его. Именно поэтому, кстати, меня и не было дома, когда пришли твои воины, я была в саду на далекой горе, пыталась продать очередной урожай маслин. А вернувшись, обнаружила, что Алипий и Мелания мертвы. Соседи рассказали мне, что моего отца также схватили, возможно собираясь и его предать смерти. Но страшнее всего было, когда мне показали моего дорогого брата в мешке с солью. Сморщенного, высохшего и серого, словно свиной окорок. Это был почти самый ужасный день в моей жизни, если не считать того, когда… — Она запнулась.
Я сказал:
— Алипий пожертвовал своей сестрой в тот день, чтобы спасти тебя. У вас с ним были дети?
Со свойственной ей еще с детства горячностью Ливия спросила:
— А если они тоже умерли? — Я ничего не сказал, поэтому она продолжила: — Нет, детей у нас не было. Иначе не исключено, что я дрогнула бы в своем решении отомстить. А так… у меня никого не осталось. И когда я услышала, что мой отец и другой брат тоже мертвы, это лишь укрепило мое решение. Я знаю, Торн, ты всегда считал их ничтожествами. Может, так оно и есть, но они были единственными родными мне людьми. И теперь я хочу к ним присоединиться. Не могли бы мы поскорее покончить с этим?
— Ты сказала, что тот день, когда ты вернулась в Тридент, был самым худшим в твоей жизни, если не считать… Что же было еще ужаснее, Ливия?
Она помедлила в нерешительности, затем прошептала:
— Самым страшным стал тот день, когда я узнала, что убийца, за которым я охочусь, — это ты. — Она встала и бесстрашно взглянула мне в лицо. — Могу я теперь умереть?
— Зачем же торопиться? Ты проявила милосердие, избрав для меня легкую смерть. В свою очередь, я могу, по крайней мере, сохранить тебе жизнь. Но ты должна понимать, что я не могу даровать свободу столь настойчивому и решительному врагу. Я могу смириться с опасностью, которая угрожает лично мне, но не королю.
Я снова повернулся к optio:
— Собери всех, кто живет в доме: слуг, шлюх — всех, кроме девушки-sere. Ее оставь здесь. Остальных отведешь к префекту Либерию. Пусть распределит их между обычными lupanares. Ему придется по душе такая работа. А это заведение закрывается. И начиная с этого момента держи здесь охрану, днем и ночью.
Optio отсалютовал мне и исчез вместе с остальными воинами.
Ливии я сказал:
— Ты останешься под домашним арестом до конца своих дней. Девушка-sere будет твоей единственной служанкой. Охранники станут регулярно приносить тебе провизию, одежду, книги — все, что угодно. Но ты больше никогда не выйдешь из этого дома, и никому не дозволено будет войти сюда.
— Торн, я же сказала тебе, что предпочла бы смерть тюрьме.
— Едва ли это можно сравнивать с тюремным заключением. Полагаю, ты, в отличие от меня, никогда не бывала в темнице.
— Пожалуйста, Торн, прояви милосердие. Просто дай мне на минутку тот маленький фруктовый нож. Ради нашей былой дружбы…
— Ливия, мы уже далеко не те, что были когда-то. Ну рассуди сама. Мы теперь старики. Однако вот что я тебе скажу. Даже я, за все долгие годы моих странствий, никогда не видел ни одного дома, из которого арестованный не смог бы сбежать.
Она слегка успокоилась:
— Полагаю, ты прав.
— И если ты все-таки сочтешь свою жизнь непереносимой, Ливия, по тем или иным причинам, ну, тогда тебе не понадобится нож. Тебе достаточно будет поцеловать свою служанку.
Она улыбнулась, но невесело:
— Я не целуюсь с женщинами.
Я какое-то время раздумывал над этим, затем произнес:
— Ты ни разу не поцеловала даже меня.
Я обнял Ливию и прижался своими губами к ее губам. Какое-то время она только принимала мой поцелуй, но затем ответила на него таким же сладким поцелуем. Однако уже через мгновение Ливия задрожала и отшатнулась от меня. Ее глаза изучали меня, но ее собственное лицо при этом не выражало ни злости, ни обиды, ни отвращения. На нем было написано разве что смущение, которое медленно сменилось своего рода изумлением. Я ушел, оставив Ливию в этом состоянии.
8
Помню, как сильно удивился я в свое время, когда узнал, какое великое множество языческих богов и богинь существует у римлян. Если в нашей старой германской религии есть всего одна богиня цветов, Нертус, которая отвечает также за все, что произрастает на Матери-Земле, то язычники-римляне верят не в одно божество цветов, а в целых четыре или пять. Ну посчитайте сами. Богиня по имени Прозерпина отвечает за растения, когда они только дают побеги, Велутия заботится о распускании листвы, Нодин занимается почками и бутонами, и, наконец, когда растение находится в полном цвету, в дело вступает Флора. Но и это еще не все. Если растение съедобное, то на помощь приходит еще одна богиня, Церера, которая отвечает за плоды. Я, помню, недоумевал: зачем нужно так много богинь? А сейчас пришел к выводу, что одной не хватает. Нет богини, которая бы помогала во время опадания некогда очень красивой и полезной листвы.
Хотя Теодорих в течение всех своих, так сказать, осенних лет оставался живым и проворным, каким я всегда знал его, но я понимал, что, когда заболела и умерла его супруга Аудофледа, уже началась зима его жизни. Эту тяжелую утрату он, очевидно, переживал гораздо более болезненно, чем некогда преждевременную смерть Авроры, — может, оттого, что он старился вместе с Аудофледой. Я заметил, что это часто связывает мужчину и женщину сильнее, чем любовь, хотя эти двое, разумеется, искренне любили друг друга. В любом случае в течение тех пяти лет, что прошли после смерти королевы, Теодорих стремительно старел. Его волосы и борода, бывшие когда-то яркого золотистого цвета, а позднее излучавшие серебристое сияние, теперь стали пепельными. Каков мой друг теперь? Хотя король все еще держится прямо, он сильно исхудал, его руки иногда дрожат, и он устает даже оттого, что слишком долго сидит. Его голубые глаза, которые когда-то могли легко меняться и излучать то веселье, то ярость и наоборот, не лишились своего цвета, как это происходит у многих старых людей, но теперь в них не было прежних глубины и света. Голос Теодориха все еще тверд и громок, он не стал тонким и не дрожит, но иногда речь его становится такой же бессвязной, как и опусы Кассиодора.
