Монике было комфортнее и привычнее иметь дело с учеными мирового класса, чьи умы, не ведая отдыха, круглосуточно работают над судьбоносными научными проектами.
Будучи знаменитым на весь мир астрофизиком, Кардифф также прославилась как специалист в области «глобального катастрофизма» — области знания, которую она, по сути единолично, основала лет двадцать назад и которая представляла собой синтетическую дисциплину, включавшую все от «мегавулканизма» до порождающего засухи и масштабные пожары глобального потепления, от солнечных бурь до глубоководных выбросов метана, от ядерного терроризма до возможного столкновения Земли с астероидом или кометой. Порой она сама себя называла адептом апокалипсиса.
В качестве академической звезды первой величины, светившей в Беркли и Калифорнийском технологическом институте, Кардифф, не испытывая ни малейшего пиетета по отношению к государственным структурам, приняла предложение о сотрудничестве с НАСА по той единственной причине, что работа там обеспечивала ей доступ к космическим телескопам центра Годдарда.
[5] И ведь мало того что это было обставлено кучей бесивших ее донельзя бюрократических процедур, так в итоге исследования там привели ее сюда.
Моника была не из тех, с кем легко иметь дело, и президент Рааб как ее бывший студент прекрасно это знал, ибо не раз становился свидетелем того, как профессор высказывала самую нелицеприятную правду, невзирая на лица. Однако они продолжали все эти годы оставаться друзьями, даже после того, как Рааб был избран президентом Соединенных Штатов. И этот факт представлял загадку даже для нее самой.
Кардифф находилась здесь меньше недели, и за все это время у них состоялась только одна, подготовительная, встреча. Большую часть совещания она посвятила насмешкам и нападкам на генерала Гегберга, использовав для этого всю свою безграничную язвительность. До сих пор, вспоминая, как она тогда выставила мерзавца генерала на посмешище, Кардифф не могла удержаться от легкой улыбки.
Дерьмовый поток сознания генерала мигом вывел Кардифф из себя, и она жестко отреагировала на его высказывания. Будто бы путая фамилию, она называла его то Геббельсом, то Герингом, не преминув осведомиться о том, какие психотропные средства он принимает и не думал ли о том, чтобы прибегнуть к электрошоковой терапии. Цеплялась Кардифф к нему упорно, и попытки генерала игнорировать ее привели лишь к тому, что она, настаивая на отклике, назвала его вдобавок и «герром Гиммлером». Правда, к концу встречи Кардифф от него отвязалась, но настроение генералу подпортила изрядно и еще долго ловила на себе его злые взгляды.
С точки зрения Кардифф, все эти вашингтонские заправилы являлись продажными наймитами транснациональных корпораций, банковских акул Уолл-стрит, нефтяных олигархов и фармацевтических концернов, являвших собой некоего коллективного Дракулу.
Ее выводила из себя даже их манера одеваться. Привыкшая вращаться в демократичной, академической среде, Кардифф всегда одевалась практично просто и экономно. Даже лучшие ее наряды, в которых она появлялась на экране телевизора или на презентациях своих научных трудов, были приобретены на распродажах. Неудивительно, что обитатели коридоров власти, щеголявшие в костюмах по восемь тысяч долларов, туфлях по тысяче, сорочках по девятьсот и часах по десять тысяч, вызывали у нее естественное отторжение. У Моники все более и более обострялось чувство того, что она здесь не на своем месте — Золушка с распродажи в сверхмодном борделе.
Ну а виноваты в этом, конечно же, были все эти наводнившие округ Колумбия инвестиционные флибустьеры, нефтяные корсары и прочие лоббисты. Здешние холлы походили на модные дефиле. Туфли превалировали не дешевле тысячи долларов, все больше от Гуччи, Диора, Ральфа Лорена, Зеньи и «Брукс бразерз». Под стать им по цене были и неброских, сдержанных цветов галстуки. Рубашки эта публика предпочитала от Майкла Бастиана и Ральфа Лорена, не говоря уж об Армани, Диоре, «Хики Фримен», «Брукс бразерз» и Сэвил-роу.
Что же до костюмов, то по сей части в округе Колумбия безусловное лидерство принадлежало «Бриони». Президенты, вице-президенты, сенаторы, конгрессмены, кабинетные чиновники, финансовые магнаты, нефтяные шейхи, всякого рода дикторы, кинозвезды, поставщики, лоббисты, лоббисты и еще раз лоббисты — короче говоря, все, кто хоть что-то собой представлял в Вашингтоне, считали необходимым вырядиться в костюм от «Бриони». Это уже становилось своего рода униформой.
Самым популярным цветом был темно-синий, что усугубляло сходство с морскими мундирами и усиливало впечатление, будто вся эта элитная, пошитая на заказ одежонка на самом деле сошла с конвейера.
Наконец-то в комнату вошли участники совещания. Во главе с президентом.
— Доктор Кардифф! — воскликнул он. — Вижу, вы, как всегда, расторопны.
— А вы, как всегда, нет, — буркнула в ответ она.
Черный, будто ламповая сажа, — разумеется, от «Бриони» — костюм президента тянул на одиннадцать тысяч долларов и был тут же мысленно охарактеризован Кардифф как «прикид высокопоставленного болвана», поскольку, как ей помнилось, похожий носил и Джордж Буш, а кандидат в вице-президенты Сара Пэйлин, по слухам, заказала пару таких же для своего мужа.
Генерал Гегберг, войдя в помещение, сверкнул усыпанными бриллиантами часами «Ролекс». Вне всякого сомнения, этот фашист с четырьмя звездами точно так же демонстрировал их своим влиятельным вашингтонским клиентам или собутыльникам из числа диктаторов стран третьего мира, как будто сей сверкающий хронометр представлял собой ключи от некоего царства.
Хорошо еще, что президент носил часы попроще. Он предпочел «Картье Сантос-Дюмон», изготовленные по образцу авиационных хронометров начала 1900-х. Их стилизованный под пропеллер циферблат с нарочито крупными, в стиле ар-деко, римскими цифрами, заключенный в простой стальной корпус, казался Кардифф квинтэссенцией скромности и хорошего вкуса. Пока она не выяснила, что «простой стальной корпус» на самом деле сделан из белого золота, а розничная цена такого «скромного» аксессуара превышает десять кусков.
В дверь вошел Брэдфорд Чейз, теперь уже бывший директор ЦРУ. Он был громадным, словно медведь, с густой гривой седых, отливающих сталью волос, походившей на кулак бейсболиста физиономией, носом, смахивавшим на приплюснутую костяшку, и острыми, буравившими собеседника насквозь глазами. Его превосходного покроя костюм, выдержанный в военно-морском стиле «Бриони», подчеркивал могучую грудь и широченные бычьи плечи. Огромные ручищи выглядели так, словно ему ничего не стоило разгибать подковы или заколачивать сваи в вечную мерзлоту.
А еще он хромал. Президент Рааб недавно рассказал ей, что Брэд тридцать лет проработал агентом-нелегалом без официального прикрытия в самых опасных регионах Азии, Среднего Востока и Африки. Сражался в тылу врага в четырех вооруженных конфликтах, бывал под бомбежками, под обстрелом и в рукопашной и получил не меньше десятка ранений. Нахлебавшись вдоволь дерьма, он вышел в отставку и, решив срубить деньжат, направился прямиком в Голливуд, где живо втюхал несколько эпизодов из своей богатой событиями биографии трем ведущим студиям. Сам Брэдфорд некоторое время подвизался при них в качестве консультанта, но довольно скоро переквалифицировался в сценариста и исполнительного продюсера. В промежутках между съемками он прятался у себя в Палм-Спрингс и писал собственные шпионские хиты, первый из которых, под названием «Из ночи», продал на четвертую студию. На всех этих шпионских страстях он уже заработал более сотни миллионов и, судя по экранным продолжениям и нескончаемым телевизионным сериалам, останавливаться на достигнутом не собирался. Что, впрочем, не помешало президенту забрать его обратно в Вашингтон.
