Видимо, Сен-Жермен не ошибался, когда утверждал, что я один из избранных. Но свою избранность человек может направить вовсе не по той бесконечной дороге скучного и серого бессмертного прозябания, которым расплачивался граф с завербованными рекрутами. Поэт живёт в невыдуманном мире добра и счастья, счастья и добра, когда гуляют тени по квартире ещё неотгоревшего вчера. Значит, выбрать какие предсказания писать и декламировать уважаемой публике – должен сам поэт-проповедник, не обращая внимания на посулы и уговоры подписать договор! Интересно, а не кровью ли подписывается договор с уважаемым графом?
Но «проповеди», ложившиеся на бумагу, оттолкнувшись от мрачно-красного предсказания француза, совсем не походили на какие-нибудь сонеты или оды. Это были уже мои предсказания, следуя которым человек может найти для себя что-то реальное. В первую очередь надо будет ознакомить с написанным мою Единственную, мою Неженку-нежную. У неё отменные вкус и чутьё, поэтому первым делом необходимо послушать её мнение.
Кстати, но где же она, моя Ксюша? Я быстренько схватил мобильник и судорожно набрал номер. О, как долго работает поиск в «Билайне!», умереть можно!
Наконец, после двух длинных, нескончаемо длинных гудков на той стороне кто-то нажал кнопку приёма.
– Алло, алло! Вы меня слышите? Слышите? – зачастил я.
Тут же трубка ответила до боли знакомым, нежным и желанным голосом:
– Да, я тебя слышу… или вас? Слушай, мы опять на «вы»? Ещё не надоело ссориться?
Это был её голос, моей любимой, моей ненаглядной! И по тону, каким она мне ответила, чувствовалось, что мы скоро встретимся, помиримся, и никогда больше не будем не то, чтобы ругаться, а даже обижать друг друга.
– Ксюха, послушай, – перебил я. – Как здорово, что ты здесь, в этом мире!
– А где же мне надо быть? – удивилась она. – Или ты меня уже успел похоронить, и даже поминки справил?
– Слушай, – не отставал я. – Мне очень надо тебя увидеть. Прямо сейчас.
Сможешь ко мне приехать?
– Зачем?
– Хочу у тебя прощения попросить за всё, что я натворил или собирался натворить. Я не хочу с тобой ругаться… Никогда, никогда!
– Правда? – недоверие ещё сквозило в её голосе.
– Не веришь – спроси у меня, я врать не буду! Потом…
– И что же будет потом?
– Потом, я соскучился очень, понял строчку «с любимыми не расставайтесь», – принялся объяснять я. – И хочу тебе стихи прочитать.
– Признание в любви? – усмехнулась Ксюша. – Как на тебя это не похоже.
– Признание? Нет, у меня сейчас получилось нечто другое, но хочу, чтобы ты не просто услышала или прочитала мои вирши, а хочу знать твоё мнение, потому что ты не станешь делать снисходительных реверансов, а скажешь, что плохо, что хорошо без обиняков. Это для меня сейчас очень необходимо, – попросил я.
– Хорошо, – согласилась Ксения. – Скоро буду.
– Жду с нетерпением и волнением в крови! – я бросил телефон на стол, снова взял листок и принялся перечитывать написанное.
Вместе с эпиграфом Нострадамуса это могло оказаться даже гламурно. Этакое новое в старом, то есть старое в новом:
1.
Забавна мысль, что время лечит боль.
Тогда зачем на скользких поворотах
чумных эпох играть чужую роль
с чужой улыбкой на весёлых нотах.
Царапина на царском хрустале —
веками не зализанная рана.
И тезисы безумного шамана
с апреля держат землю в кабале.
А время, как на струнах, на рубцах
играет хроматические гаммы,
возводит удивительные храмы
и дремлет в заколдованных дворцах.
Забавна мысль, что время лечит боль.
Она с годами все-таки острее.
Стареет мир, которым правит голь,
и новый бард болтается на рее.
2.
Мы жили, спорили, ветшали,
нищали, ожидая лавров.
Врастая в быт, срослись с вещами,
похожи стали на кентавров:
полулюдей,
полуживотных,
полубогов,
полуизгоев,
полунагих,
полуголодных,
полу – каких ещё? – скудеет
мой ум от полуидиотства
полустраны, где полумытарь,
сам до плевка полуизбитый,
полувершит, полугосподство.
3.
Жмых человеческий страшен.
Влажен могильный гранит.
И у сиятельных башен
хмурый омоновец важен,
будто прицелясь, глядит.
Детерминант отупленья,
лени
и лживых идей,
идол по прозвищу Ленин,
Русь возвратилась к тебе
испепеленными лицами
тридцатилетних старух,
счастьем концлагеря —
снится ли:
город пустыми глазницами
зданий уставился. Мух
тучи на мусорных кучах,
крысы средь белого дня
Мурку подохшую мучают,
толпы людей, гомоня,
рыскают в поисках смысла
нынешней жизни.
И жмых
всечеловеческий страшен.
4.
Цепная реакция мира
среди уничтоженных звёзд,
тяжёлый венец и порфира,
и певчий в безвремньи дрозд —
всё это смешалось.
Свершилась
цепная реакция дней!
И всё, как предсказано, сбылось —
смешение тьмы и огней.
На мрачные красные краски
легли миллиарды теней.
Наш мир, словно страшная сказка,
где свищет слепой вьюговей.
Корней у реакции много,
но, друг мой, рыдать не спеши.
Попросим защиты у Бога,
попросим спасенья души.
Ждать мне пришлось не долго. Звонок в прихожей возвестил о прибытии моей Ненаглядной. Но ведь у неё же есть собственные ключи от дверей! Странно. Впрочем, ничего странного нет. Практически все женщины очень трудно переносят обиды, пусть совсем незначительные, но всё же оставляющие болезненные «царапины на царском хрустале». Что ж, придётся самому зализывать нанесённые раны.
Я распахнул дверь. Ксюша стояла на пороге и тут же попыталась произнести какую-то заготовленную для этого фразу. Но я не дал ей совершить глупость – просто налетел, сжал в объятиях, приподнял над полом, закружил и принялся покрывать бесчисленными поцелуями её обалдевшее лицо.
– Подожди… ну, подожди же, – пыталась высвободиться она. – Что произошло? Что случилось? Ты какой-то не такой… Ну, подожди же!
– Ну, заяц, ну погоди, – проблеял я, томно закатывая глаза. – Новый сюжет для нового романа Котёночкина.
– Это ещё кто? – Ксюша подозрительно посмотрела мне в глаза.
– Как!! – вскричал я. – Ты не знаешь знаменитого режиссера нашумевшего сериала «Ну, погоди!». О, Боги! Горе мне, несчастному и брошенному последней музой в квартире, где холодно с утра и до утра.
– Ну, будет, будет! – урезонила меня Ксения. – Может, всё-таки войдём в квартиру, и ты выделишь мне хоть чашечку кофе?
