— Нет, — в конце концов произнес он белыми губами. — Закончим эту войну. Пусть все уходят домой с миром.
Его слова передали с корабля на корабль. Норвежцы без сожаления повиновались и повернули обратно, ибо были до крайности измучены боем, и лишь редким из них не нужно было оплакивать друзей или родственников. Но все же они не были и слишком рады отказу от погони, да и как они могли чему-то радоваться, не зная, что происходит с их королем.
— Что касается меня, — продолжил Хокон, собравшись с силами, — отвезите меня в Олрекстад. — Там, немного севернее Сторда, находилось королевское поместье, где ждала мужа королева Гида.
Входя в открытый фьорд, его воины видели, как скрываются за горизонтом последние датские корабли, и провожали их бессильным яростным воем. А затем они снова налегли на весла, ибо нужно было проходить между островами, где ветер постоянно менялся, и ходить под парусами было нельзя.
Солнце погружалось в море на западе. Длинные лучи простирались вдоль поверхности воды, холмы отбрасывали густые тени. Хокон лежал молча, глядя в небо. А тем временем лекарь снимал с раны пропитанную кровью повязку и накладывал новую. Все остальные тоже молчали. Тишину нарушал лишь скрип весел и пронзительные вопли чаек. Ветерок, налетая с разных сторон, охлаждал то лица, то спины.
В этих местах было очень много скал и подводных камней, так что после наступления темноты плыть было опасно. На закате моряки причалили корабль возле берегового пригорка. На берегу они сделали самую лучшую кровать, какую только смогли, из кож и овчин, и перенесли на нее своего короля. Те, кто считались его самыми близкими друзьями, опустились на колени возле Хокона. Они с трудом могли разбирать его шепот, который почти заглушала набегавшая невдалеке на прибрежные камни спокойная вода. Остальные дружинники стояли вокруг, склонив головы, опустив копья остриями вниз.
Хокон затуманенными глазами посмотрел на бородатые, избитые непогодой лица, нависшие над ним.
— Это мой последний приказ вам, — сказал он. — Вы присягали мне и потому выполните его как следует. — Он умолк, собираясь с силами. — Вы знаете, что у меня нет других детей, кроме одной маленькой девочки. Пошлите известие сыновьям Эйрика, что теперь они станут королями, но попросите их отнестись к моим друзьям и родственникам со всем почетом и добротой.
— Господин, — поспешно сказал Торольв, — мы все же должны взять с собой некоторых из твоих родственников.
— Сыновья Гуннхильд… никогда не согласятся… и, я думаю, Гудрёд и Трюггви не смогут удержать их от… спасти Норвегию от их злобы.
— Но, король, — негромко сказал Эйвинд-скальд, — ты ведь можешь выжить.
Хокон чуть заметно покачал головой. Его лицо было покрыто каплями пота, блестящими в лучах заката.
— Если… мне будет… дана… более долгая… жизнь… я должен… буду уйти… от вас… в христианский мир… и искать прощения… за то, что… сделал… против Бога. — Он печально улыбнулся, глядя в их скорбные лица. — Но если я умру… в этой языческой земле… похороните меня… как сочтете нужным.
Он закрыл глаза. Дыхание клокотало в его горле. Опустилась ночь; бледная и почти беззвездная, она не желала укрыть тьмой эту слабую, безнадежную борьбу человека со смертью.
Его спутники плакали. То были резкие, мучительные рыдания людей, не знавших, что такое слезы, с тех пор, как они научились стоять на ногах.
Когда новость разошлась по стране, равно скорбели и друзья, и недруги. Все говорили, что никогда больше Норвегия не увидит такого хорошего короля. Его тело доставили в Саехейм, что на севере Хордаланда, положили на отдых в полном вооружении — под правой рукой меч Рассекатель Жернова — и насыпали сверху большой курган. Когда же погребение было окончено, собравшиеся люди хвалили его дела и желали ему вечного пира в Вальхалле.
Спустя несколько месяцев Эйвинд сложил поэму о том, как все происходило. Начал он ее с упоминания имен двух валькирий.
Гёндуль и Скёгуль
дабы выбрали те
изо всех вождей
единого конунга,
затем порожденного,
чтобы с Одином
кров делить в его доме
Вальхалле.
Далее звенящие торжественные строфы говорили о том, как Хокон, смеясь, пожинал урожай смерти на полях вражеских войск. Когда же валькирии пришли за ним, он обратился к ним с вопросом: зачем? Они же ответствовали ему, что Один воистину даровал ему победу. Теперь же его ожидает почет среди богов, доколе земля и небеса занимают свои места. Браги и Хермод приветствовали его у дверей. Недоверчивый поначалу, он сказал: кажется ему, что Один задумал недоброе, и посему он будет держать оружие при себе. Но когда ввели его внутрь, он нашел там радость. Счастливым был день его рождения; вовеки будут его помнить после смерти.
И заканчивалась поэма так:
Освобожденный от оков
волк Фенрир
пожрет весь мир
вплоть до обители Хокона,
где король ждет героя
себе под стать.
Скот пропадет,
родня умрет,
страна отдана
во власть злосчастью.
Как ушел Хокон к богам
праотеческим,
людей множество
в рабов обратилось.
Хотя эту поэму помнили все, кто жил после тех событий, кое-кто говорил, что Эйвинд спел то, что было им придумано в память Эйрика Кровавой Секиры. И потому к нему прилепилось прозвище Ленивый Скальд. А короля Хокона все и всегда называли Добрым.
Книга V
Королева-ведьма
I
В последний раз перед тем, как покинуть Данию, сыновья Гуннхильд собрались в доме, который столько лет принадлежал ей. А затем им предстояло вновь разъехаться по собственным имениям, подготовить корабли, собрать людей, встретиться возле Хлесею и вновь отправиться в Норвегию.
Она неторопливо обвела сыновей взглядом. Они сидели полукругом, начиная от Харальда, приближавшегося к тридцатилетнему возрасту, столь же решительного и серьезного, как его дед Прекрасноволосый, кого он так сильно напоминал внешне, и заканчивая коренастым, желтоволосым Сигурдом, который был, возможно, более надменным и громогласным, чем то подобало его девятнадцати зимам. А между ними располагались нахальный, веснушчатый рыжий Рагнфрёд, беловолосый, длиннолицый, острый на язык Эрлинг и массивный Гудрёд с каштановыми локонами и карими глазами, которые к этому дню следили за матерью с некоторым страхом.
Что ж, у нее оставались, по крайней мере, эти.
Они шумно прокричали поздравления и наполнили рога. А потом Харальд сказал:
— Мать, лучше всего будет, если первое слово произнесешь ты.
