IV
Сильные снегопады и бешеные штормы делали плавание по морю почти невозможным. Так что до самой весны Хрут не знал, что Соти недавно отплыл в Данию и взял с собой те деньги, о которых шла тяжба. Он сразу же пошел к Гуннхильд.
— Я дам тебе два драккара с командами и, кроме того, самого смелого воина из всех, которые у нас есть, Ульва Немытого, распорядителя по приему гостей, — не скрывая удовольствия, сказала королева.
Хрут знал, кого она имела в виду: предводителя особой дружины, которую король посылал разыскивать и убивать его врагов, а также выполнять другие опасные поручения.
— Но сначала, конечно, посети короля.
Хрут немедленно отправился к королю и рассказал ему, как обстоят дела.
— Теперь, я думаю, мне остается только отправляться за ним вдогонку, — закончил он.
— Какую помощь предложила тебе моя мать? — спросил Харальд.
— Два корабля и Ульва Немытого как командира воинов.
— Это разумно. А я дам тебе еще два корабля с хорошей дружиной. И все же, я думаю, тебе не покажется, что ты взял с собой слишком большое войско.
Подготовка к плаванию прошла очень быстро. Король Харальд собственной персоной спустился в гавань проводить Хрута. Гуннхильд стояла на причале и, не обращая внимания на холодный ветер, провожала взглядом корабли, пока последний не скрылся из виду. Она возвращалась домой погруженная в размышления. Она могла сделать для него кое-что еще, чего не мог или не смел никто другой. Ласточка снова собиралась в полет.
Куда менее дружественно король относился ко многим другим. В конце концов, и они не питали большой любви к Эйриксонам. Как только Гуннхильд снова принялась плести свою сеть, в нее стали попадать известия о различных неприятностях. Самые первые начались, как только сошли снега и короли смогли возобновить объезды своих владений. Харальд со своими людьми отправился в имение лендрманна Йисли Гуннарсона, находившееся на востоке, в Хаддингьядаларе. Дружинники промокли под дождем, их облепило мокрым снегом, и все замерзли донельзя. Король предупредил о своем приезде заранее, дом и надворные постройки были готовы для приема гостей. Однако Йисли встретил их неприветливо, и, хотя недостатка в мясе и напитках не было, настроение на пиру было сумрачным.
— Что вас всех тревожит? — спросил наконец Харальд.
— Все указывает на то, господин, что этот год тоже выдастся плохим, — ответил Йисли. — Интересно, как долго так будет продолжаться?
— На все воля Божья.
— Кое-кто поговаривает, что боги гневаются за то, что сделали с их святилищами.
— Языческий вздор! — вспыхнул было король, но обуздал свой гнев. — Как только народ впустит в свои сердца свет Христовой веры, все сразу же наладится.
— Доныне все было хорошо, — ответил лендрманн. Крепко сжатый узловатый кулак, лежавший на его колене, казался воплощением упрямства. — Есть люди, жалеющие о Хоконе. Я говорю только правду, господин. Я мог бы солгать или умолчать об этом, но это было бы недостойно тебя, не так ли?
Да, думала Гуннхильд, большинство норвежцев, принявших новую веру в годы правления Хокона, похоже, сделали это только ради него, потому что он был таким, каким был. Однако их было немного, и в конце концов он сдался, потому что он был таким, каким был.
Ее сыновья не уступили бы, подобно ему. Но вряд ли хоть кто-нибудь решит принять крещение, чтобы порадовать их; искренне ли надевая крест или продолжая втайне приносить кровавые жертвы. Доставлять новых миссионеров означало подвергать священников большой опасности. Убийство даже одного из них может послужить причиной для войны между королями и бондами. Нет, ее сыновьям еще долго придется — ради собственного блага — воздерживаться от разрушения языческих святынь и, вне всякого сомнения, одинаково обращаться с людьми, каким бы богам они ни поклонялись.
И это, может быть, к лучшему, думала Гуннхильд. Мир был куда темнее и загадочнее, чем люди его представляли себе… чем они могли его себе представить. А она никогда не откажется от власти, которую умела черпать из теней мира. Никогда, ни на мгновение не забывала она о тех преступниках, ворвавшихся в хижину Сейи.
Гуннхильд никогда не говорила об этом. Достаточно того, что люди ощущали исходившее от нее дыхание этих теней.
Гораздо тяжелее восприняли необходимость отступления ее сыновья. Король Харальд ответил на мрачность неприветливостью. Когда он уезжал, Йисли, провожавший гостя с кислым выражением лица, вручил ему хорошую лошадь с отделанным серебром седлом и уздечкой, но король взамен дал ему всего лишь перстень с пальца. Никто никогда не видел, чтобы Йисли впоследствии надевал его.
По правде говоря, обо всех Эйриксонах уже сложилось мнение, что они жадно хватают то, что идет им в руки, но с великой неохотой с чем-либо расстаются. Гуннхильд много думала над тем, как заставить народ правильно понять все это. Каждый король имел свою дружину и несколько больших поместий — содержание и того, и другого стоило очень дорого, — тогда как королевские земельные угодья были не такими уж большими, а неурожайный год резко сокращал размеры дани, которую король мог получить. С какой стати он должен обогащать людей, которые относятся к нему с плохо скрытой ненавистью?
К тому же пошли разговоры о том, что Эйриксоны берегут свои запасы золота и серебра. Эйвинд Ленивый Скальд сложил об этом поэму, в которой вспоминал о том, как сокровища ручьем текли из рук короля Хокона Доброго, а теперь, говорил он, поток иссяк.
Как он мог предвидеть (а может быть, на то и рассчитывал), стихи дошли до Харальда. Король послал за скальдом и, когда тот прибыл, перед судом обвинил его в предательстве.
— Вражда со мной тебе дорого обойдется, — сказал Харальд Эйвинду, который стоял перед ним, окруженный угрюмыми дружинниками, — особенно после того, как ты поступил ко мне на службу.
Старик уверенно взглянул ему в глаза и ответил среди полной тишины:
Лишь одному господину,
о всемогущий король, я присягал до тебя.
Теперь, на пороге старости,
не желаю давать новой клятвы.
Искренне верен остался я первой.
Двух шитов никогда не носить мне.
Нынче тебе себя выдаю.
Годы мои все равно
к закату уже подошли.
Харальд помнил о том, что мать говорила ему насчет вражды со скальдами. Однако он все равно не мог оставить столь великую дерзость безнаказанной. Он потребовал, чтобы ответчик сам признал свою вину. Эйвинд носил большое, изящно сделанное золотое кольцо, которое называли Земляным браслетом, потому что в давние времена, еще при предках ныне живущих, его нашли в земле потерянным, а может быть спрятанным неким давно забытым вождем. Харальд сказал, что скальд должен отдать ему браслет, чтобы искупить свой проступок. У Эйвинда не было никакого выбора. Он вручил королю требуемое и сказал стихи:
