Надеюсь, что ты, держащий поводья
быстрых морских коней,
и я впредь будем друзьями,
мир меж собой заключив,
на условьях твоих,
невзирая даже на то,
что кольцо, кое ты
на руку ныне надел,
было долгие годы моим,
а ко мне перешло
через отцовские руки
от предков далеких.
Никогда больше он не появлялся рядом с королем. Но, как и предупреждала Гуннхильд, его поэмы разлетелись по всей Норвегии и за ее пределы, и им предстояла долгая жизнь.
Все же Харальд проявлял суровость не в большей мере, чем он считал необходимым. Скорее, если люди показывали ему свою доброжелательность, он воздавал за это, и порой весьма щедро.
Так, тем же холодным летом, когда он был в Хардангере, туда прибыл торговый корабль из Исландии с грузом овчины. Кормчий привел судно туда, рассчитывая на многолюдность этих мест, однако никто, похоже, не хотел покупать товар. Купец, которому прежде доводилось встречаться с королем, прознал, что тот находится поблизости, разыскал его и пожаловался на то, как плохо идут дела. Харальд улыбнулся и пообещал прийти взглянуть на товар. В карри, битком набитом воинами, король доплыл до судна, стоявшего на якоре в фьорде. Увидев, что в товаре нет порока, он спросил, не даст ли шкипер ему какой-нибудь плащ.
— Конечно, господин, и не один, а сколько ты пожелаешь.
Харальд выбрал серый плащ с мехом тонкорунной овцы, накинул его на плечи и вернулся на свою лодку. И, прежде чем вернуться на берег, каждый из тех, кто сопровождал его, купил себе по овчине. И в тот же день к исландцу хлынули покупатели. Торговля пошла так бойко, что товара не хватило и половине желающих.
С того дня король получил прозвище Харальд Серая Шкура.
Тем временем Гуннхильд часто оставалась одна и следила за тем, что происходило в проливах и в море. Флот Хрута встретился с кораблями некоего Атли, объявленного вне закона. Произошел жестокий бой. Хотя Атли и удалось убить Ульва, Хрут смог нанести ему смертельный удар. Победители взяли богатую добычу, два лучших корабля побежденных и отправились в викинг по Балтийскому морю.
Соти им не удалось найти, ибо тот поспешно вернулся в Норвегию. Но ласточка его увидела.
Как подобало любой высокородной домовладелице, Гуннхильд приходилось время от времени переселяться в другое место, чтобы ее дом могли как следует отмыть и проветрить. В этот раз она направилась в расположенный неподалеку Лимгард, где тогда жил ее сын Гудрёд.
Соти высадился на берег как раз в тех местах. К нему явился. Эдмунд и завел разговор, не говоря о том, чьим человеком он сам является.
— Долго ли вы собираетесь пробыть здесь? — как бы между делом спросил он.
— Думаю, три дня, чтобы пополнить запасы, — ответил Соти. — А потом мы отправимся в Англию и не вернемся в Норвегию, пока здесь будет править Гуннхильд.
Шпион сказал собеседнику еще несколько ничего не значащих слов, а затем понесся прямиком к королеве и доложил, что это тот самый Соти, который им нужен. Гуннхильд попросила Гудрёда поймать Соти и убить его. Он жестоко обманул и оскорбил ее друга, сказала она. Гудрёд охотно взял воинов, легко одолел сопротивление не ожидавшего ничего дурного Соти, увел его подальше от берега и там повесил.
Гуннхильд отослала все захваченные товары в Бю-фьорд.
Когда пришло время урожая — и снова он оказался скудным, — возвратился Хрут с богатой добычей. Король Харальд благосклонно встретил его и с удовольствием выслушал рассказ о приключениях.
— Господин, — сказал Хрут под конец, — тебе по праву принадлежит все, что ты пожелаешь, из моей добычи.
Довольный король забрал себе треть. Теперь Хрут занял по-настоящему высокое положение в королевском окружении.
А Гуннхильд рассказала Хруту, как она покончила с Соти и вернула похищенное тем наследство. Он горячо благодарил королеву и отдал ей половину того, что она добыла для него. Позже, оставшись наедине, они многократно обменялись благодарностями другого рода.
Так прошла следующая зима.
V
Дни удлинялись, а настроение Хрута становилось хуже и хуже. Все чаще он сидел среди своих товарищей, подолгу не говоря ни единого слова, и даже с Гуннхильд разговаривал очень мало.
Начал таять снег, побежали ручьи, в окна повеяло весною, на деревьях полопались почки, и леса окутались бледно-зеленой дымкой, свежая трава блестела под солнечными лучами, по небу непрерывно тянулись стаи птиц, возвращавшихся домой с зимовки, и раздавались разноголосые крики. Хрут взял за обыкновение всякий раз, когда у него выдавалось свободное время, отправляться гулять.
Неделю за неделей Гуннхильд наблюдала за любовником, ничего не говоря о его поведении. Ей это было ведомо с самого начала, думала она с ежедневно обостряющейся печалью, но она гнала эти мысли от себя. Тут действовало иное, не ее колдовство.
Если она слишком промедлит, то, что должно случиться, произойдет без ее участия. Такую утрату и позор она не сможет перенести.
Однажды она сидела рядом с Хрутом на возвышении. В комнате не было никого, кроме слуг. Те могли услышать ее слова и разболтать об услышанном, но нынче ей как раз требовались свидетели. Пусть никто и никогда не подумает, что она могла плакать или просить.
А Хрут глядел в огонь, даже не пригубив мед из кубка, который держал в руке. Снаружи гулял ветер и шипел дождь. Гуннхильд собрала всю свою волю.
— У тебя тяжело на сердце? — спросила она.
Он не оторвал взгляда от беспокойной пляски огня.
— Как говорят у нас: плохо поступает тот, кто ест хлеб, выросший на чужой земле.
— Ты хочешь возвратиться в Исландию?
Вот теперь он посмотрел на нее. Его лицо посветлело.
— Да!
Королева задержала дыхание, прежде чем задать следующий вопрос.
— У тебя там осталась женщина?
Она видела, что он весь напрягся.
— Нет, — ответил он словно через силу. — Никого нет.
На мгновение она почувствовала себя так, будто он дал ей пощечину. Его команда знала, и, следовательно, ей тоже было известно с самого начала, что он был обручен с достойной девой по имени Унн Мёрдардоттир. Свадьбу отложили на три года, которые он намеревался провести в заморских плаваниях. Гуннхильд хранила это знание про себя. Было бы понятно, если он стеснялся сказать ей об этом. Но сегодня, когда прошло меньше половины предусмотренного срока, он солгал. Не хотел раздражать женщину, которая была ему полезна? Или не желал поверять свои глубочайшие чаяния этой старой суке?
— Я очень сомневаюсь в этом, — холодно сказала она. После этого они говорили мало, он чувствовал себя очень неловко и скоро ушел. Она же почти не спала той ночью.
