Гуннхильд знала, что это не было оскорблением. Не таким, которого нельзя было бы не заметить. Для этого Харальд Синезубый был слишком коварен.
Харальд Серая Шкура побледнел. Мать, сидевшая рядом с ним на возвышении, наклонилась к нему и шепнула:
— Спокойнее, спокойнее. Не поднимай вообще никакого шума по этому поводу. Говори всем, что ты и сам еще будешь думать об этом. А теперь переходи к более приятным вещам, как будто все это не имеет большого значения.
— Но ведь имеет, — не поворачиваясь, краем рта, сказал король.
— Да. — Отправит ли ярл Хокон по возвращении из викинга послов к Харальду Синезубому? — Но топор упадет еще не скоро. Следи. Выжидай. Готовься. Не пропусти никаких признаков угрозы.
Он вздохнул.
— Ты, как всегда, мудра, королева-мать. — А затем он громко расхохотался. — Значит, быть по сему! — крикнул он. — Ты хорошо все рассказал, Глум. Теперь мы посмотрим, что прислал наш датский родственник, и будем веселиться до глубокой ночи.
Гуннхильд почувствовала, как по всему залу прошла волна облегчения. Лучше всего ей будет сейчас уйти. Это не вызовет ни у кого ни малейшего удивления. Кроме того, ее нисколько не интересовало нечленораздельное пьяное бормотание. Она негромко, чтобы слышали только те, кто сидел поблизости, сказала, что чувствует усталость, — годы сказываются, добавила она с улыбкой — и покинула зал.
Солнце совсем не просвечивало сквозь низкие серые облака; булыжники, которыми был вымощен двор, не отбрасывали ни малейшей тени. Свистел ветер. Она поплотнее завернулась в плащ. Какой же холод должен был стоять дальше, на севере? Она слышала, что там и в Упланде фермеры все лето держали скотину в хлевах и кормили ее сеном, которое удавалось время от времени накосить, как всегда делали финны. Морской улов все больше скудел. Но ведь еще дальше, в землях Траандло, дела шли вовсе не так невыносимо плохо. Земля и вода в Дании тоже родили достаточно. Неужели Бог на самом деле гневался на то, что ее сыновья в какой-то степени охладели к делу насаждения в Норвегии Его веры? Тогда почему же процветает языческий Свитьёд? Может быть, что-то не так с самим миром, с единением норвежцев со старыми силами земли, моря и неба?
Тут ее окликнули.
— Королева, — услышала она скулящий голос, — надеюсь, что тебя это порадует: у меня есть новости.
Рядом с нею стоял Эдмунд. Болезненный, тощий, сутулый. Хотя она не скупилась, награждая его, он был одет очень невзрачно. Он часто так одевался, чтобы быть как можно незаметнее, когда ему приходилось выполнять поручения Гуннхильд. Он, должно быть, уже давно дрожал здесь, на холоде, считая, что это лучше, чем врываться в зал и отвлекать короля. Она внутренне напряглась, но ответила очень спокойно:
— Ну, что там у тебя?
— Королева, прибыл один из твоих лазутчиков, Свейн Лисий Нос. Он говорит, что знает новости. Я велел ему поставить в стойло лошадь — это даже не кляча, а просто ходячая груда костей — и подождать рядом с нею в тепле. Королева желает видеть его?
Свейн Лисий Нос… Она вспомнила его. У него не было никакого другого имени, он никогда не знал, кем был его отец, и совсем не помнил свою мать, которую давно покинул, оставив с кучей ее младших щенков. Лесной житель, охотник, зверолов, конечно, вор. И все же этот человек много странствовал, много слышал и получал немалую для себя плату, когда доставлял королеве любые заслуживающие внимания новости. Ей на мгновение показалось, будто сквозь ее ребра прошел порыв ледяного ветра.
— Приведи его в мой дом через некоторое время, — приказала она и пошла дальше.
Когда шпионы вошли, королева сидела в кресле. Эдмунд поклонился и сразу же вышел. Свейн, изможденный угрюмый человек с сальной кожей, одетый в залатанное грубое сукно, тоже несколько раз неловко поклонился. Он почти все время жил на открытом воздухе, и поэтому запах, исходивший от него, не был настоящим зловонием. Гуннхильд указала на кружку, стоявшую на поставленном чуть в стороне столике.
— Добро пожаловать. Выпей, — предложила она. — Сообщи мне то, что ты должен сообщить, а потом Эдмунд позаботится о том, чтобы тебя хорошо покормили и отвели жилье получше, чем лошадиное стойло.
— Я… у-у… э-э… я благодарю тебя… — Он взял глиняную кружку и выхлебал подогретый мед. — А-а-ах! — Он наконец собрался с духом и заговорил: — Королева, я знаю это от твоего человека Висбура Темнокожего. Он долго ездил по Свитьёду, искал того, кто передал бы тебе его донесение. Я остановился тогда у фермера Геллира…
Гуннхильд терпеливо слушала его сбивчивый рассказ. То, что она услышала, потрясло ее.
Астрид, вдова короля Трюггви Олавсона, которого убил Гудрёд, сын Гуннхильд, эта Астрид долго укрывалась у вождя Хокона Старого. Она с самого начала намеревалась разыскать за Балтийским морем своего брата Сигурда. Теперь она знала, куда ей ехать, и была готова отправиться в путь.
Гуннхильд прибавила эти сведения к тем, которые успела добыть раньше. Сигурд очень сильно преуспел в Гардарики. Нынче он, помимо всего прочего, был высокопоставленным дружинником принца Владимира Свиатославсона в Хольмгарде. Хотя Владимиру было всего лишь двенадцать или тринадцать лет от роду, он уже заставлял обращать на себя внимание. Выждав должное время или воспользовавшись удачным моментом, он вполне мог бы наследовать своему брату Святополку, верховному королю Киевскому, — или свергнуть его. Но пока что он владел землями вплоть до Ладожского озера и получал дань аж с Эстонии. Сигурд был одним из самых приближенных к нему людей.
Гуннхильд думала о том, как Астрид приедет к своему брату. И о том, что они могли бы там затеять — возможно, вместе с Харальдом Синезубым, чья новая королева была из Польши, или даже ярлом Хоконом. Астрид, несомненно, возьмет ребенка с собой.
Ни один корабль отсюда не мог поспеть перехватить ее. Ничего, кроме колдовства, не могло остановить Астрид и тот рок, который Гуннхильд увидела в Олаве Трюггвасоне.
Это было бы нелегко и небезопасно. За прошедшие годы к тем знаниям, с которыми она вернулась из Финнмёрка, добавилось много нового. Ведьмы и сейдры, с которыми она встречалась в Норвегии, обладали малой силой, нисколько не сравнимой с ее мощью, но от каждого из них она взяла какие-то крохи Старого знания. И, в конце концов, она могла теперь действовать не только в образе птицы и была способна не только наблюдать.
Но для этого она должна обратиться к тому, что лежит вне мира людей, при полной луне, или солнцевороте, или в какое-то другое время, когда ночью неведомое, вырывается на свободу. Если же она сейчас станет выжидать, то может быть слишком поздно. Ей следовало найти что-нибудь вместо тьмы.
И все же… Она вспомнила то, с чем ее тень встретилась над Хлади, и с трудом сдержала дрожь.
Гуннхильд собрала в кулак всю свою волю, чтобы заставить себя надеяться на то, что там, куда она направится, не окажется подобного стража.
Отправив наконец прочь Свейна с несколькими монетами, зажатыми в грязном кулаке, она сказала ему вдогонку:
