— Нет, нет, нет! — Киспинг упал на колени и обхватил руками ее голени. — Это не… Только маленькая шутка, королева, только… только для того, чтобы они поняли, насколько смехотворной была вся эта ложь…
Ей захотелось пнуть его в лицо и выбить зубы. Но это было бы недостойно королевы.
— Заставь его замолчать, Аринбьёрн, — приказала она.
Хёвдинг снова пнул человечка башмаком в ребра. Вправду ли Гуннхильд услышала, как что-то сломалось? Киспинг откатился от нее и скрючился, дергаясь и стеная, на полу. Пламя в очаге плясало и насмешливо потрескивало.
— Убери его отсюда, Аринбьёрн, — сказала Гуннхильд. — Прикончи его. Повесь его.
Хёвдинг выпрямился, расправив широкие плечи. Она знала, что скрывалось за долгим взглядом, которым он смерил ее. О, он все понял. Или нет? Мог ли хоть один мужчина понять вспышку любви и страстного желания — ради последней короткой украденной весны — или же то, какой болезненный удар нанесла ей внезапная вспышка презрения, которую красивый молодой человек не сумел до конца скрыть?
Да, она должна была принять это спокойно и бесстрастно. Она должна была уже знать в глубине своего существа, что время победило ее. Христианин это понял бы, и финн тоже. Но даже застигнутая врасплох, тяжело уязвленная, дочь Эзура Сивобородого и внучка ярла Рёгнвальда наносила ответные удары. Теперь ей предстояло напрочь изжить все это.
Киспинг вновь поднялся на ноги и стоял, согнувшись и сильно качаясь. Разоблаченный предатель все же не терял надежды, а может быть, решил огрызнуться напоследок. Хрипло, с трудом дыша, он проговорил:
— Я всегда хранил твои тайны, королева. Я не хочу ничего говорить ни о колдовской стреле, ни о черепе мертвеца, ни о чем другом, но…
— Уйми его, — бросила Гуннхильд.
Аринбьёрн стремительно выбросил вперед кулак. Костлявая фигура отлетела назад и обрушилась бесформенной кучей. Действительно ли челюсть у Киспинга теперь торчала под неестественным углом? Изо рта сбегала струйка крови.
— Сделай, как я сказала тебе, — приказала она. — Потом возвращайся сюда. Ты будешь хорошо вознагражден.
— В этом нет нужды, королева, — пробормотал Аринбьёрн. — Да, я приду, раз ты того хочешь, но это… это всего лишь моя обязанность.
Она слышала в его тоне, насколько старому воину не нравилось все это дело. Он дал присягу Эйрику Кровавой Секире, а позднее Харальду Серой Шкуре; через них он был связан присягой и с ней, и это было все.
— Где его похоронить? — спросил он.
— Не знаю. Где-нибудь, где в этих местах хоронят всяких злодеев. А теперь я хочу немного побыть одна.
Гуннхильд долго сидела в одиночестве. Она ходила в церковь уже после того, как в зале закончилась большая трапеза. Людям она сказала, что решила поститься. Хотя в окно вползала темнота, она не чувствовала ни малейшего голода.
Значит, Киспинг перевернулся в ее руке и порезал ее. Она могла бы предвидеть это. Она выбрала его, потому что она сочла его полезным. А потом дала ему возможность немного больше размышлять в промежутках между поручениями, чем позволяла любому другому орудию. Это, возможно, было ошибкой. Когда же она запретила ему исповедоваться, это разожгло его ненависть или просто раздуло давно тлевшее пламя злобы. Как удачно, что Аринбьёрн поймал его так вовремя, когда он только-только начал порочить ее. А вот она сама все же не уловила его двуличности, готовности к измене и, да, злорадства.
Что ж, раз она больше не могла доверять ему, то должна была покончить с ним. А еще ей надо будет приказать человеку, которого она крепче держит в руках, чтобы он нашел то, что Киспинг успел скопить, и принес ей.
Но все эти мелкие неприятности заслоняла фигура ярла Хокона. А может быть, он и стоял за ними? За эту осень и зиму она вместе с оставшимися у нее сыновьями — Харальдом, Рагнфрёдом, Эрлингом, Гудрёдом — найдет способ избавиться от него навсегда.
XII
Как только началось лето, короли отправились на войну. Эрлинг остался в Викине, а Рагнфрёд в Хардангере. Хордаланд несколько подуспокоился, но необходимо было, чтобы запад и юг находились в безопасности. Харальд Серая Шкура и Гудрёд собрали людей в восточных областях и двинулись на север, в Траандло.
Когда ярл Хокон узнал, какая огромная сила снова движется против него, он поступил не так, как в прошлый раз. Если он и собирал бондов в ополчение, то, согласно закону, должен был распустить их вплоть до сбора урожая. Однако он был уверен, что война не протянется столько времени и его враги разорят засеянные нивы. Кораблей и воинов, которых он вооружил, было немало, но все эти люди могли и должны были оставаться с ним за морем, пока он, так или иначе, не подготовит себе путь для возвращения.
Эйриксоны двинулись вдоль побережья Южного Моерра, разоряя его. В этом не было ничего неожиданного. Сыновья Гуннхильд поставили правителем этой области Грьотгарда, дядю Хокона, который помог врагам сжечь своего родного брата Сигурда, отца Хокона. Теперь Грьотгарду предстояло встретиться с племянником.
Произошла кровавая битва. Грьотгард вышел не только с собственным войском. Он призвал себе на помощь двух других ярлов, которые привели с собой большие отряды. Все трое погибли вместе со множеством ближних дружинников, прежде чем их войска дрогнули и обратились в бегство.
— Долго пришлось тебе ждать этого, отец, — сказал Хокон среди стонов раненых и карканья воронов. — Мне тоже, да, мне тоже. Но я еще не все сделал.
Оказав помощь своим раненым, захоронив своих мертвых и дав войску отдохнуть день-другой, он двинулся дальше. Хотя отряд ярла тоже понес в этом бою немалые потери, он оставался силой, с которой необходимо было считаться. Однако Хокон держался вдали от берега, и его не видел никто, кроме китов и больших чаек.
Вот так Траандло остался беззащитным перед Харальдом и Гудрёдом. Их братья могли со спокойной душой присоединиться к ним, так как эта легкая победа, несомненно, произвела глубокое впечатление на все королевство. Победители беспрепятственно объезжали захваченные земли. На каждом тинге, который они созывали, бонды угрюмо, но безропотно признавали их власть. Короли собирали дань и пошлины; они наложили тяжелую виру на трондов в наказание за упрямство и в возмещение старых долгов. Такие поборы были трижды пагубными в эти тяжелые времена.
— Это должно прибавить им ума, — сказал Эрлинг, — и заставить всех норвежцев хорошенько задуматься.
Когда его братья осенью вернулись на юг, он остался в покоренной стране. У него, казалось, было достаточно войска, чтобы держать трондов в повиновении. Король Эрлинг правил сурово. Он сжег святыню ярла Хокона в Хлади и множество других святилищ везде, где ему только удавалось находить их. Он забирал у бондов из их запасов столько, сколько считал нужным, поскольку хотел, чтобы его воины и слуги хорошо ели. Когда он судил, его решения были жестокими. Любое слово или дело, которые, по его мнению, могли быть направлены против него, обычно карались смертью.
