Его голос вновь окреп, и слова прозвучали звонко:
— Я никогда не покину тебя.
Любовь поднималась в ней, как прилив в узком фьорде, над которым стоял дом ее детства.
Она была готова закричать: «Ты уже готов это сделать, Харальд. После всех моих предупреждений, предчувствий, дурных снов и, да, гаданья по рунам ты все же уезжаешь. Я прошу тебя, не разбивай мое сердце».
Нет. Она заставила себя сдержаться. Ведь это его гордость, настолько же, насколько и верность, заставила его произнести эту клятву. Она не может никому, даже собственному сыну, уступить в гордости. Она — мать королей.
И ведь могла же, могла она и ошибиться.
— Я собиралась в последний раз просить тебя еще раз подумать об этой поездке, — обычным ровным голосом сказала она.
Харальд тоже успокоился.
— Я ждал этого. — Он вздохнул и улыбнулся. — Ладно, говори, я потерплю.
Гуннхильд покачала головой.
— Нет. Это было бы бесполезно. — Она взяла сына за руку. — Давай воспользуемся этим прекрасным днем и погуляем столько, сколько ты сможешь уделить времени прогулке.
Она продолжалась час или два. Гуннхильд, главным образом, вела разговор о тех тихих, спокойных счастливых временах, которые выпадали им вместе. Несколько раз ей удавалось вызвать у сына смех.
Потом наступила короткая ночь. В полутьме мерцало несколько звезд.
С утренним отливом два длинных корабля двинулись в путь. Одним командовал Харальд, а вторым Аринбьёрн. Третий корабль должен был присоединиться к ним в Викине. Вода блестела, легкие корпуса кораблей играли, словно застоявшиеся кони. Сильные молодые люди стояли возле бортов, махали руками и кричали прощальные слова. Шум взбудоражил чаек, бакланов, буревестников, чистиков, олуш, прочих морских птиц, и они с пронзительными криками взвились в воздух. Поскольку корабли шли с миром, их надменные носовые фигуры были убраны. Но Харальд стоял на носу своего корабля, и ветер развевал красный, как пламя, плащ, прикрывавший плечи короля.
На мачтах с грохотом подняли реи. Раскрашенные яркими полосами паруса — на корабле Харальда парус был украшен изображением черного ворона — поймали ветер. Корабли накренились, под форштевнями запенилась вода.
— Прощайте, прощайте! — кричали мужчины, женщины, мальчики и девочки, стоявшие на причале. — Да поможет вам Тор, да смилуется над вами Ньёрд, — желала часть из них, а меньшее количество напутствовало: — Да будет с вами Христос и все его святые.
Гуннхильд стояла молча; стражники стеной окружали ее. Она не должна была приносить жертву языческим богам. Ее заклинания оказались бессильны. Она не могла представить себе, как Христос воспримет, если она в своих грехах станет молиться за сына. И потому она не осмеливалась на это.
XIX
Рог гремел так, будто это ревел тот самый зубр, с черепа которого его срезали. В ответ его звуку завопили и заметались над водой белокрылые чайки. Люди смотрели на море, и их ликующие вопли далеко разносились над водой.
Перед ними лежал длинный Лим-фьорд, ширина которого там, где он открывался навстречу Каттегату, составляла около полумили. Его поверхность рябил соленый бриз, а от света поднимавшегося к зениту солнца вода казалась золотой, и на этом золоте то и дело вспыхивали еще более яркие блики. За песчаной прибрежной полосой простирались низкие зеленые равнины, а на юге виднелась полоса леса. На севере, еще дальше, за обширными пастбищами и засеянными полями тоже вырисовывался дубовый и буковый лес. Обитали здесь не столько земледельцы, свинопасы, углежоги и охотники, сколько рыбаки. Они жили в Хальсе, деревне, стоявшей в устье залива и представлявшей собой беспорядочное нагромождение причалов, лодочных сараев, жилых домов и мастерских. Позади этого ряда строений над соломенными и дерновыми крышами возвышались два более новых сооружения, воздвигнутых по приказу короля Харальда Синезубого: часовня и виселица. На фоне неба чернело какое-то пятно, раскачивавшееся на конце веревки — останки вора или разбойника. Птицы выклевали глаза и отодрали мясо с трупа, но благодаря теплому сухому лету он высох на ветру, а оставшиеся сухожилия достаточно крепко удерживали кости в ошметках кожи.
У берега почти не было лодок. Узнав, что норвежцы, прибывшие сюда три дня назад, не намерены чинить им обиду, местные обитатели вновь отправились на рыбную ловлю, а те, кто оставался на берегу, вернулись к другим своим делам. Чтобы избежать риска возникновения ссоры — скажем, из-за женщин, — Харальд Серая Шкура увел корабли на милю дальше вверх по проливу. Он опасался также, как бы корабли не сели на мель при отливе, и потому держал их на якорях на самой середине фьорда, позволяя сходить на берег лишь по несколько человек за раз. Моряки ворчали, но так, чтобы не слышал ни король, ни Аринбьёрн.
А теперь они весело кричали.
— Король! — кричали они. — Синезубый пришел! — и приветственно размахивали руками. — Будет пир, парни!
Датские корабли шли на веслах мимо островка, лежавшего в середине устья, и мимо деревни. Харальд нахмурился. Их было девять, и все драккары. Щиты висели не снаружи вдоль бортов, а внутри, готовые для того, чтобы ими воспользовались. На солнце сверкали шлемы, кольчуги, копья. Харальд поглядел на Аринбьёрна, стоявшего на носу своего корабля, и увидел, что хёвдингу все это тоже очень не нравится.
— Приготовь боевое снаряжение, — спокойно приказал ему Харальд. — Передай этот приказ на третий корабль. Но все же ничего не предпринимай, пока мы не узнаем намерений этих людей.
На всех кораблях послышалась ругань, воины торопливо переходили с места на место и, недовольно ворча, рылись в своих сундуках.
Первый из датских кораблей подошел на расстояние окрика. Харальд сложил ладони чашей, наполнил свою широкую грудь воздухом и крикнул во всю силу легких:
— Э-эй, там! Вы от короля Харальда Гормсона? Здесь король Норвегии Харальд Эйриксон. Я прибыл для переговоров с ним, как и было договорено.
Высокий человек, стоявший на носу приближавшегося корабля, крикнул в ответ:
— Здесь Харальд, сын короля Кнута Гормсона! Я говорю тебе, Харальд Эйриксон, что ты не по праву владеешь королевством, и вызываю тебя на битву за твои злодеяния и вероотступничество.
— Ты заплатишь за это головой королю данов.
— Король данов сам послал меня сюда.
Харальд стоял неподвижно не больше времени, чем потребовалось бы стреле, чтобы долететь до неожиданно появившегося противника. Он в этот момент не слышал даже ропота за своей спиной. Опытным взглядом он окинул залив. Девять кораблей выстроились в линию, перегородив фьорд. И ветер, и течение были против него. Он не видел никакой возможности ускользнуть из западни. Каждому из его кораблей противостояло три, а в лучшем случае два вражеских. Надежда, какой бы призрачной она ни была, светила лишь на суше.
— Я встречусь с тобой на берегу, — проревел он, — и возьму твою голову. Бог поможет правому!
