Гуннхильд почти въяве слышала мысли своего отца. Его слуги к утру построят легкие сараи и постелют в них свежей чистой соломы — там смогут спать те, кому не хватит места в длинном доме. Он прикажет резать скотину, выложить на столы сушеную и соленую снедь, а также пошлет на близлежащие фермы, чтобы оттуда поскорее прислали еще свинины и говядины. Пива должно быть вдоволь. Урожаи были скудными — немного ячменя и овса; заготавливали главным образом сено для домашнего скота. Люди жили за счет того, что давали стада, леса и море. Однако бочки у Эзура всегда были полными.
Пока предводители беседовали, вновь прибывшие спустились на берег и смешались с обитателями Ульвгарда. Разговоры слились в единый гул, в котором, впрочем, можно было выделить голоса гостей — те произносили слова более мягко, на южный манер. Гуннхильд прислушивалась к ним, а ее сердце колотилось все чаще и чаще. Сколько же их было, этих пришельцев, лица которых мелькали среди знакомых с младенчества людей, словно вспышки солнечного света среди свинцово-пасмурных туч!
Отец об руку с Эйриком Харальдсоном направились к дому. Остальные, оживленно переговариваясь, потянулись следом. Гуннхильд помчалась стороной по камням и кочкам. Такой путь вполне годился для козы, но вряд ли подходил для девочки столь высокого рода. Отец, взглянув на нее, нахмурился было, а затем пожал плечами. Уголки его губ чуть заметно приподнялись. Он всегда гораздо строже обходился с сыновьями, которых родила ему жена, чем с нею. А мать учила Гуннхильд всему, что та должна или же не должна делать.
О своих побочных братьях и сестрах Гуннхильд знала очень мало, да они и не интересовали ее. Как правило, они умирали в младенчестве, как и большинство новорожденных. Выжившие обитали либо на фермах, либо в поселившемся неподалеку финском племени — там, куда выдавали замуж их матерей. Каждый из этих детей представлял собой дополнительную пару рабочих рук, если, конечно, доживал до взрослых лет.
Дорожка выводила во двор, занимавший специально выровненный участок. Он был почти весь покрыт вязкой истоптанной грязью, многочисленные лужи рябил легкий ветерок, но по дорожкам из каменных плит вполне можно было пройти, не запачкав ног. Около коровника нагревшаяся на солнце навозная куча испускала обильный пар — издали его можно было принять за дым от небольшого костра. Участок был обнесен плетнем, внутри которого размещались постройки — амбар, хлев, сараи, мастерская, баня. Строили их очень просто: каркас из нескольких бревен обкладывали дерном. Тут же стояли две тележки, одна для навоза, другая для всякого мусора. За зиму запасы дров и сена истощились. За хлевами находилась площадка, где скотина — коровы, овцы, свиньи и северные олени — выгуливалась, пока ее не выгоняли на пастбища. Утки, гуси и куры свободно бродили где придется.
Длинный дом размещался на южной стороне двора. Его стены из вертикально поставленных, плотно пригнанных одно к другому отесанных с трех сторон бревен, закругленной частью наружу, были выкрашены в черный цвет и расписаны красными рунами и изображениями чудовищ, которые должны были отгонять ночных духов. Через несколько окон, затянутых дочиста отмытыми бычьими пузырями, в дом проникало немного дневного света, если, конечно, приделанные изнутри ставни были раскрыты. Двускатную крышу покрывал лежавший на часто расположенных крепких балках дерн, весело зеленевший свежим мхом и только-только начавшей прорастать травой. Из щелей возле конька поднимались к небу струйки дыма.
Во дворе толпились женщины, дети, наемные работники и рабы, взбудораженные неожиданным появлением гостей. Яростно брехали собаки. Встревоженные вороны носились в воздухе, суматошно взмахивая крыльями и громко каркая, словно смеясь. За плетнем зеленела березовая роща, за ней уходили вверх склоны холмов, на которых среди облепленных лишайниками валунов тянулись к свету кусты и карликовые ивы, а позади виднелись горы. Легкие, как пух, ослепительно белые облака безмятежно проплывали по безграничной синеве неба. Внизу сверкал фьорд.
Гуннхильд пробралась сквозь толпу и оказалась почти прямо за спинами отца и Эйрика. Мать вышла к передней двери встречать гостя. Увидев, что никакой опасности нет, она облачилась в хорошую одежду — если не самую лучшую: плиссированное льняное платье, поверх которого надела роскошную накидку, застегнутую на плечах серебряными фибулами; шею украшало янтарное ожерелье, а поверх уложенных короной тяжелых кос, которые тоже были янтарного цвета до тех пор, пока седина не посеребрила их, повязала платок. На поясе у нее висела связка ключей, позвякивавших при каждом движении. Она была миловидной женщиной, высокой и хорошо сложенной, с прямым пристальным взглядом синих глаз. Правда, за последнее время она похудела, и на скулах у нее появились несходящие пятна румянца.
— Приветствую тебя, Эйрик Харальдсон, — звучно произнесла она. Она уже давно узнала имя гостя — ей сообщил его примчавшийся с причала мальчишка. — Меня зовут Крака, я жена Эзура. Прошу тебя пожаловать в наш дом. — Она взмахнула рукой. — Это наши сыновья. — Желтоволосый Ольв и рыжеволосый веснушчатый Эйвинд неуклюже вышли вперед, сказали все, что следовало, и вновь отступили, чтобы смотреть со стороны.
На Гуннхильд Крака лишь взглянула. Девочка почувствована, как к ее щекам прилила кровь, а потом она похолодела от гнева. Да, она ведет себя не так, как подобает госпоже, выглядит неблаговоспитанной, но разве должна она из-за этого остаться безымянной перед блестящим сыном конунга?
Впрочем, она проглотила обиду. Все равно она сделает так, чтобы он как-то узнал о ней.
— Я слышал о тебе, госпожа, — ответил Эйрик. — Ты дочь Рёгнвальда Эюстейнсона, который был ярлом Северного Моерра и наместником Раумсдальра. Я не ошибся?
— Да, это я. — Ее ответ прозвучал резко. Ее мать происходила из хорошей фермерской семьи и была некоторое время наложницей ее отца, но, когда Эзур Сивобородый прибыл просить руки девушки, ярл, вероятно, решил, что лучшее, что он может сделать в таком случае, это выдать за этого жениха свою побочную дочь. Установить таким образом связи с хёвдингом с Севера было совсем неплохой мыслью.
Она закашлялась. Гуннхильд заметила, что она сглотнула, а не плюнула, как обычно.
Губы Эйрика тронула жесткая улыбка.
— Пока твой отец был верным другом моего отца, — сказал он, — он имел и честь и выгоду.
Крака неохотно кивнула:
— Да, это правда.
А Эйрик продолжал без всяких обиняков:
— Правда и то, что мой отец объявил вне закона сына Рёгнвальда Хрольва Пешехода за резню, которую тот учинил на норвежском берегу. Но всем известно, что Хрольв прекрасно устроился на Западе.
Правда и то, что двое моих единокровных братьев сожгли твоего отца. Но один из них уже умер, а второго мой отец конунг Харальд отослал от себя. Он сделал твоего брата Торира ярлом Моерра и дал ему в жены собственную дочь Алов.
После этих слов Крака наконец улыбнулась в ответ. Она хорошо знала то, о чем говорил Эйрик, но для гостя перечислить все это перед порогом ее дома — значило проявить доброжелательность и уважение. А еще большее значение такой поступок приобретал, когда его совершал человек, известный своей суровостью и горделивостью. Но, несомненно, он помнил и о том, что титул ярла по своей значимости уступал только конунгу.
