Эйрик тоже смотрел по сторонам. Мужчины, обитавшие в имении, стояли поблизости, держа в руках рога с пивом. Его люди заполняли большинство скамеек. Он наклонился вперед и, ни к кому не обращаясь, поманил пальцем.
— Где Бард? — спросил он у человека, который, заметив жест, поспешно подошел к королю. — Что-то я давно не вижу его. (Люди, которым нужно было помочиться, просто выходили за дверь и тут же, не задерживаясь, возвращались обратно.)
— Он пошел позаботиться о других гостях, господин, — ответил островитянин. — И должен скоро вернуться.
— Другие гости? Что это значит?
— С дюжину человек, попавших в бурю на море, король. Бард отвел их в сарай, где мы храним огонь, — если огонь в очагах поселка гас, то разжечь его заново было непростой задачей, — и велел разжечь огонь посильнее, чтобы они могли просушиться. Потом приказал поставить для них стол, подать еды и питья. Я помогал ему. А теперь он снова пошел туда с двумя рабами: хотел убедиться, что все убрано и гостям постелили чистую солому для сна.
— Кто они такие?
— Они служат хёвдингу Ториру Хроальдсону, господин. Он уехал на север, на свадьбу.
Эйрик выпрямился.
— Что я слышу?! С людьми моего приемного отца обращаются как со случайными бродягами! — В его голосе зазвенел металл. — Пусть их приведут сюда. Живо!
Островитянин взглянул в костистое лицо короля и, похоже, испугался.
— Будет исполнено, король. — Он поспешно удалился.
Гуннхильд положила ладонь на руку Эйрика.
— Не будь слишком суров с этими людишками, — полушепотом сказала она. — Возможно, они не знали, кем тебе приходится Торир. — При этом ей казалось, что ветер и тени предупреждают ее о чем-то. Она чувствовала холодок, смысл которого могли бы объяснить финские колдуны, но она сама изгнала их из этого мира. Главное сохранить мир, думала она, не позволить этой дикой ночи стать неуправляемой. Сохранить в безопасности ребенка, которого она носила.
— Может быть, и так, — согласился Эйрик, — но если Бард тоже не знал этого, то теперь ему придется зарубить это себе на носу!
Едва король и королева успели закончить свой краткий разговор, как появился Бард. Это был слегка косоглазый невысокий мужчина средних лет, низкого происхождения, но при том старательный и умелый работник. Лицо его казалось испуганным. За его спиной шли нежданные гости.
— Господин, — он запнулся, — я… Я подумал, что это просто случайные странники, промокшие и плохо одетые… что им не место на твоем пиру…
Он казался еще меньше рядом с молодым незнакомцем, стоявшим позади. Гуннхильд вгляделась в него и почувствовала, что на нее будто налетел порыв штормового ветра. Он нес гибель — она знала это, хотя, словно в ночном кошмаре, понятия не имела, откуда к ней пришло это знание. На мгновение в ее мозгу с яркостью молнии промелькнула мысль: как хорошо было бы, если бы она никогда не бывала в Финнмёрке. Впрочем, она тут же подавила свой испуг и из-под маски спокойствия продолжала рассматривать человека чуть прищуренными глазами.
Он был совсем молодым, но крупным, с бычьей шеей, широченными, слегка ссутуленными плечами. Брови и подбородок были широкими, из-под жестких черных волос и бороды виднелись массивная нижняя челюсть и тяжелый подбородок, из-под мощной лобной кости и сходившихся косматых бровей смотрели горевшие тусклым блеском глаза. Рот был крупным, с чрезвычайно полными ярко-красными губами. Короткий нос тоже был очень широк. Легко было заметить, что в нем пылает гнев.
Впрочем, Эйрик первым приветствовал человека, стоявшего рядом с ним.
— Я узнал тебя, Эльвир, — сказал король. — Приветствую тебя как человека моего приемного отца. — Деланая улыбка исчезла с его лица; он перевел холодный взгляд на Барда: — Что касается тебя, то я до сегодняшнего дня думал о тебе хорошо и потому прощу тебе эту ошибку. Но ты должен немедленно исправить ее!
— Да, мой господин, — пробормотал Бард. — Я поступил неправильно. Мне очень жаль.
— Ты поступил как свинья! — рявкнул молодой человек. — Король, он не только упрятал нас в огневой сарай, но и не дал нам из еды ничего, кроме хлеба, масла и творога, а из питья — одну сыворотку. — Пока он говорил, его брови шевелились, когда одна приподнималась, другая опускалась вниз.
— Мы были так голодны и измучены жаждой, что это угощение пришлось в самый раз, — возразил Эльвир. Было ясно, что он хочет замять происшествие.
— Кто ты такой? — спросил Эйрик молодого человека.
— Эгиль, сын Скаллагрима из Исландии и брат Торольва, которого ты хорошо знаешь, — прорычал он в ответ. — Этот Бард неподобающе обошелся со мной.
— Я уже сказал, что он исправит ошибку, — ровным голосом ответил Эйрик и вновь обратился к Эльвиру: — Садись на почетное место напротив меня, команда пусть сядет ниже, и будем веселиться.
Те, кому пришлось встать, конечно, ничего не сказали в присутствии короля. Эгиль без особого приглашения уселся рядом с Эльвиром. Бард толокся поблизости, следя за тем, чтобы рога новых гостей не пустовали.
В ночь после священного действа нужно было, чтобы привлечь удачу, пить за кого-то или что-то. Король начал с кубка в честь Тора. Затем предводители его дружины выпили за короля. Затем здравицы провозгласили несколько старейшин, после чего провозгласить тост мог уже любой. Когда человеку приходило в голову такое желание, он мог встать или высоко поднять рог, если он не сидел за столом и пил стоя, и как можно громче, чтобы его услышали в общем гомоне, крикнуть: «Сколь!» Суетившиеся с ковшами, ведрами и черпаками женщины поспешно наполняли каждый опустевший сосуд, и человек объявлял, за что хотел выпить. Это могло быть имя друга, родственника или предка, даже женщины, это могло быть пожелание благосостояния, добрых урожаев дома и хорошей добычи за морями, это могла быть клятва сделать то-то и то-то. «Сколь!» — ревели в ответ остальные, и все рога осушались до дна.
По мере того как время шло, здравицы звучали все чаще и чаще. Клятвы становились все опрометчивее.
— Я совершу набег на Шотландию и вернусь с полным кораблем дев!
— Мне не подходит такое простое и безопасное дело. В будущем году я встряхну Данию!
Первый хвастун впился взглядом во второго, но их сосед поймал его за руку и что-то прошептал на ухо, поклонившись при этом королю и королеве. Из общего шума то и дело выделялись отдельные слова из разговоров, возгласы и обрывки песен. Скорее всего то, о чем шли разговоры, окажется наутро забыто.
Гуннхильд была рада, что не обязана пить все эти здравицы. Она могла сидеть с непроницаемым лицом и безмолвно презирать глупость. Это Эйрик должен был показывать то, что, по убеждениям этих мужланов, было мужественностью, но он никогда не увлекался пьянством. И когда те, кто успевал напиться, заговаривали с королем, он отвечал им коротко и так веско, что они не пытались продолжать разговор.
Один из вновь прибывших с трудом поднялся на ноги, шатаясь, побрел к двери, но не дошел, согнулся вдвое, и его вырвало. Продолжая блевать, он выбрался из зала, а оттуда, видимо, побрел в огневой сарай, на приготовленную чистую солому. Тут же еще один зажал рот рукой. Он лучше держался на ногах и поэтому успел выскочить за дверь. Ничего удивительного, подумала Гуннхильд, у них был трудный день, после которого они объелись и напились допьяна. Ее взгляд то и дело перескакивал на Эгиля. Она возненавидела этого человека с первого же взгляда, но ее глаза вели себя так, будто обладали собственной волей. А тот почти ничего не говорил и с угрюмым видом осушал рог за рогом.
