Гуннхильд знала, что именно она подтолкнула брата на этот поступок. Но разве могла она предположить, что он так по-дурацки выполнит ее просьбу?
— Твои люди, король, и люди Торира чуть не дошли до боя, — вновь вступил в разговор Скопти. — Но другие, кто соображал получше, разняли их. Теперь дело за твоим решением.
— Вы все сделали как нельзя лучше, — мрачно ответил Эйрик. — Эйвинд, закон есть закон. Поскольку это смертоубийство свершилось там, где оно свершилось, и это сделала твоя рука, закон именует тебя волком, проникшим в святыню, и изгоняет от людей. Я возьму тебя под свою руку лишь на то время, какое потребуется тебе, чтобы покинуть Норвегию. — Он обратился к Ториру: — Но, во имя доброй воли, не возьмешь ли ты виру за своего человека, а ты, Торфинн, — за своего брата? Оставляю на ваше усмотрение, какой должна быть эта вира.
— Нет! — отрезал Торфинн. — Я прикончу этого убийцу, где бы он мне ни попался.
Торир помотал головой.
— Я никогда не брал платы за человека, — сказал он почти печально, — и не возьму теперь.
Так закончился этот суд. (Гуннхильд показалось, что он тянулся бесконечно.) А потом король, она и ее братья вышли на свет молодого, только появившегося из-за горизонта солнца, ненадолго отделившись от всех остальных.
— Мне кажется, Гуннхильд, что твоя затея не удалась, — сказал Эйрик.
Она вся напряглась:
— А разве то, чего я хотела, было дурно?
— Оставим это. Что сделано, то сделано. Эйвинд, ты верно служил мне, а Ольв продолжает служить. Я не оставлю тебя. Ты должен уйти, но ты уйдешь с длинным кораблем, командой и известием от меня к моему датскому родственнику.
Эйвинд громко сглотнул, вытер рукой глаза и проговорил, заикаясь:
— В-в-всегда я останусь твоим че-человеком, господин, и… и твоих сыновей, которые наследуют те-тебе.
Может быть, ему удастся в том далеком будущем послужить им более удачно, подумала Гуннхильд.
Спустя не слишком много времени до нее дошло известие о том, что король Харальд Синезубый радушно принял в Дании Эйвинда и его спутников. Эйвинд был известен как один из лучших бойцов. Харальд Синезубый дал ему землю и поставил начальником над стражей, охранявшей побережье от викингов.
Но к тому времени она занималась уже совсем другими делами.
XI
Конунг Харальд Прекрасноволосый ненавидел колдунов-сейдров. Эйрик относился к ним не столь сурово, но тоже нисколько не верил в подобные вещи. Гуннхильд знала, что так же относится к колдовству большинство наиболее знатных людей. И потому она никогда не рассказывала о своем пребывании в Финнмёрке больше, чем было необходимо. Она скорее всегда старалась дать слушателям понять, что эта была ошибка юности, которая могла бы привести к ужасным последствиям, если бы ее не спасли, пока не стало поздно. Да, она смогла узнать там несколько вещей, касавшихся главным образом лечения ран и болезней, но ничего кроме того, ничего такого, что могло бы представлять угрозу для любого человека.
Встретившись со старым королем, она заставила и его поверить этому. Ласковые речи, теплые улыбки, полные дочерней любви и восхищения взгляды, легкое покачивание бедер быстро покорили его. Что же касалось Эйрика, то он не спрашивал, какое применение она могла бы в том или ином случае найти своим навыкам, что бы они собой ни представляли.
По правде говоря, к настоящему времени она очень мало использовала свои знания: для предсказания и предвидения в очень узких границах, заговоры на доброе и худое, в воздействии которых она никогда не была уверена, приворотные чары, которые не позволяли любви Эйрика отвернуться от нее, — хотя Гуннхильд знала, что для этого более действенны мирские способы. Лишь во время первых родов ее душе удалось вырваться на волю; вероятно, потому, что последующие проходили намного легче. Когда ей доводилось надолго остаться одной — что бывало редко, — она готовила какие-то варева и изготавливала какие-то вещи, которые держала спрятанными ото всех. А иной раз в подобные часы одиночества она просто перебирала в мыслях свои знания, чтобы ничего не забыть, вспоминала танцы, заклинательные песни, рисованные знаки или же просто размышляла обо всем этом, пытаясь глубже проникнуть в понимание того, что некогда выучила. Ничего больше.
И вот внезапно эти знания ей потребовались.
Конунг Харальд, находившийся у себя в Викине, получил известие о том, что в Хёрафюльки есть некто, о ком с каждым днем все шире расходится слава волшебника. Этот человек — его звали Витгейр — предсказывал будущее, привораживал сердца дев к мужчинам, наводил и отводил порчу для тех, кто платил ему. Харальд решил, что, если он без всяких предварительных объяснений прикажет убить Витгейра, в той местности может возникнуть сильное недовольство. Поэтому он отправил туда гонца с приказом немедленно прекратить все колдовские занятия. Ответ, доставленный гонцом, был в стихах.
Не странно ли слышать,
что мы виновны в том,
что творим сейдр, —
такие, как мы есть,
рожденные от мужчины и женщины,
низкого звания,
когда Рёгнвальд Длинная Кость,
сын Харальда-конунга,
без помех творит эти дела
у себя в Хадаланне?
Король побелел лицом. Стихи — неважно, были они заклинанием или нет — обладали силой сами по себе. Они затрагивали душу.
Когда Гуннхильд услышала об этом, то сразу поняла, что произошло. Харальду напоминали о том, что Рёгнвальд Длинная Кость был одним из его сыновей от Снаэфрид, которая была ведьмой, если не хуже. В свое время он простил сыновьям их происхождение и сделал тех из них, кто еще оставался в живых, королями областей. Но Рёгнвальд сам взялся за изучение колдовства, достиг в нем могущества и собрал остальных вокруг себя. До отца почти не доходили известия об этом — мало кто был до конца уверен в том, что сын конунга занимается колдовством, а еще меньше народу осмелились бы сообщить об этом, — хотя жители Упланда, где он правил, все сильнее трепетали перед своим правителем. До сих пор Харальд закрывал глаза на поведение сына и знать ничего не хотел. А теперь ему в лицо бросили, что рядом с Рёгнвальдом Длинной Костью такие, как Витгейр, — просто комары, едва ли достойные того, чтобы их прихлопнули.
Конунг Харальд ничего не сказал. Однако вскоре он отозвал Эйрика в уединенную комнату, где никто не мог их подслушать.
Уже совсем стемнело, когда Эйрик возвратился в дом, предназначенный для него в этом отцовском имении. Войдя в спальню, он застал Гуннхильд бодрствующей. Полностью одетая, она сидела на высоком трехногом табурете и смотрела в пламя единственной зажженной лампы. Время от времени ее застывший взгляд поднимался вверх вслед за струйкой дыма, которая странным образом — ночь была почти безветренной — металась из стороны в сторону и извивалась. Тусклый свет отбрасывал слабый желтоватый отблеск лишь на лицо королевы. Вся комната была заполнена мраком, сливавшимся с теменью за раскрытым окном.
