— Осмелюсь предположить, что Эгиль не будет столь неблагоразумен, чтобы далеко отходить от дома Аринбьёрна, — прошипел Эйрик. Гуннхильд поняла его мысль. Уже немало людей имели основания желать смерти молодому королю. Никакие узы не могли бы удержать Эйрика от того, чтобы убить даже самого значительного человека, которому он мог прежде доверять, которого мог даже любить, если это было необходимо, чтобы разделаться с другом или гостем этого человека. Ее дурное настроение несколько исправилось, когда Эйрик добавил: — Но ты, Энунд, должен со всем вниманием следить за ним и сразу же сообщить мне, если он все же куда-нибудь направится.
Впрочем, Гуннхильд нашла бы более простой и прямой путь.
На протяжении нескольких месяцев она часто получала сведения от своих многочисленных шпионов. Но ей не за что было зацепиться. Эгиль вел себя очень спокойно.
Однако к осени он вдруг затосковал. Он подолгу сидел, не говоря ни единого слова, закрывая голову плащом. В конце концов Аринбьёрн спросил, что его удручает. Да, потеря любимого брата, это тяжелое и скорбное событие, но ведь человек должен жить дальше. Эгиль ответил ему стихами, полными сложнейших кённингов. Должно быть, стихи придали ему решимости, ибо затем он прямо сказал, что тоскует по Осгерд.
Они вместе пришли к вдове с этими словами. Она ничего не возразила, лишь сказала, что решать должны ее отец и двоюродный брат. Аринбьёрн и Эгиль отправились к Бьёрну, который порадовался, услышав предложение. Они слишком скоро возвратились из этой поездки, думала Гуннхильд.
Зимой в поместье Аринбьёрна устроили свадьбу. Хозяин ничего не пожалел для пира. После этого Эгиль, казалось, стал счастлив. Вероятно, он был добр к своей жене, поскольку она вновь начала улыбаться.
Однако весной Аринбьёрн посоветовал им не задерживаться в Норвегии.
— Гуннхильд становится все сильнее, — сказал он. — Она ненавидит тебя, и это чувство стало намного сильнее после того, как ты опозорил ее брата Эдвина у берегов Ютланда.
Эгиль взял кнарр, набрал команду, загрузил корабль товарами для торговли и принялся ждать погоды. Когда же подул нужный ветер, он поднялся на борт с Осгерд и малышкой Тордис и вышел в море.
Это произошло уже ближе к осени, вскоре мореплавание прекратилось на зиму, и прошло немало времени, прежде чем Гуннхильд узнала, что они легко и быстро добрались до Исландии и поселились в имении старого Скаллагрима в Борге.
Впрочем, это известие задело ее совсем не так сильно, как могло бы полугодом раньше. Она родила дочь, Рагнхильд. Этого ребенка она могла держать при себе, лелеять ее, петь ей колыбельные песни, взращивать вплоть до обретения ею женственности. Сыновья слишком рано уходят на воспитание к чужим людям. Она боялась, что они с возрастом окажутся чужими друг другу, как большинство сыновей Харальда. А вот между Рагнхильд и ею можно было протянуть нити понимания и любви.
Эта новая, еще незнакомая ей нежность подействовала на Гуннхильд с той же животворящей силой, с какой прохладный, пускающий пузыри по лужам ливень возрождает к жизни человека, смертельно измученного жаждой. Впрочем, к тому времени Гуннхильд уже предвидела новое кровопролитие в Норвегии.
XV
Возвращаясь домой после набега на балтийские земли, Эйрик направил свои корабли в небольшой залив, лежащий возле горла Осло-фьорда, к Тунсбергу. В этот город слетались торговцы не только из Викина, но и из северной Норвегии, Дании и земли саксов. Он находился в области Вестфольд, над которой Харальд Прекрасноволосый поставил королем своего сына Бьёрна. Этот человек мало воевал, предпочитая во множестве рассылать во все концы мира торговые корабли и таким образом наживать богатство. Поэтому его называли Моряком или Коробейником.
Один за другим корабли Эйрика прошли на веслах в ворота волнолома, который отгораживал порт от моря и обоими концами смыкался с частоколом на берегу. Эйрик поставил корабль к причалу и сошел во главе команды на берег. Остальным его кораблям пришлось стать на якорь поодаль от берега, так как все остальные причалы даже сейчас, в конце сезона, были заняты. Доски прогибались под ногами людей, занятых погрузкой или разгрузкой товаров, под копытами вьючных лошадей, скрипучими колесами повозок, запряженных быками. Сотни чаек с пронзительными криками носились над водой. Резкий ветер рябил воду. Проносившиеся над морем облака то и дело закрывали собой бледное солнце. Эйрик шагал по раскисшей от прошедшего накануне дождя земле между крытыми соломой домами из дерева и дерновых хижин. Мужчины и женщины провожали отряд одетых в броню воинов тревожными взглядами, дети показывали пальцами и кричали. Несмотря на ветер, в воздухе стояли запахи древесного и торфяного дыма, еды, экскрементов, красителей. В открытую дверь кузницы были видны красно-белые угли; оттуда слышались частые удары молота. А над всем этим возвышался дом короля.
Уведомленный о прибытии Эйрика, Бьёрн ожидал гостя, сидя на возвышении. По бокам от него стояли охранники. Хотя вновь прибывшие сложили копья, топоры и щиты в сенях, мечи у них остались при себе, и броня все так же защищала их тела. Бьёрн не поднялся навстречу своему единокровному брату, приветствовал его довольно холодно и предложил ему место лишь на скамье для почетных гостей напротив себя. Принесли пиво и мед. Их пили молча, почти без здравиц.
После того как братья все же обменялись несколькими новостями, Бьёрн перешел к делу:
— Почему ты остановился здесь?
— Сейчас как раз то время, когда ты посылаешь нашему отцу конунгу Харальду его половину податей с Вестфольда и арендной платы, — ответил Эйрик.
— Или же сам отвожу отцу его долю.
— Я знаю. Что ж, отдай ее мне, и я избавлю тебя от поездки.
Лицо Бьёрна побагровело. Некоторое время он сидел, не говоря ни слова. В зале было слышно дыхание людей.
— Нет, — произнес он после долгой паузы. — Это моя обязанность. И я всегда буду сам выполнять ее.
Эйрик нахмурился.
— Ты что, не доверяешь мне? — медленно проговорил он.
Бьёрн уклонился от прямого ответа.
— Это еще и честь для меня. И никто не отберет ее у меня.
— Значит, ты не уверен в своей чести, — ухмыльнулся Эйрик.
Бьёрн покраснел еще сильнее.
— Я уверен во всем и ничего не говорю против других, но не слишком доверяю некоторым.
Возможно, он когда-то слышал и теперь вспомнил, как Торольва Квельдульвсона оклеветали, сказав, что он утаивал собранную им дань с финнов, и в конце концов он был собственноручно убит конунгом Харальдом. Он с силой ударил кулаком по своей скамье.
— Я буду поступать так, как привык, и не намерен больше говорить об этом.
Эйрик побледнел.
— Так или иначе, но у меня есть более серьезные дела. Мы совершили продолжительное трудное плавание и теперь испытываем нехватку во всем, кроме добычи… и оружия. Некоторые рабы из тех, что мы захватили, больны и могут умереть на кораблях, если им не предоставить поскорее отдых и хорошую пищу. Мы станем у тебя лагерем на несколько дней. Дай нам палатки, еду и питье.
