Рагнхильд вся напряглась.
— Тогда говори.
— Ярл Торфинн хочет видеть тебя женой своего сына Арнфинна.
Рагнхильд отступила на шаг.
— Нет! — Ее крик смешался с воплями птиц.
— Да. Это самый лучший брак, на который ты можешь рассчитывать. — Они находились не так уж далеко от стражников, и Гуннхильд говорила вполголоса. — Арнфинн даст тебе богатый утренний свадебный подарок. Ты станешь хозяйкой большого имения в Кэйтнессе, а со временем и женой ярла Оркнеев.
Рагнхильд выставила свободную руку навстречу ветру, будто хотела расцарапать его ногтями.
— Только не он, — хрипло прорычала она, — только не эта свинья!
Перед внутренним взглядом Гуннхильд возник темноволосый заросший Арнфинн. Из-за неумеренного пьянства и грубости в речах ему не единожды приходилось сражаться на поединках, и во всех он побеждал. Он объявил, что не мог отправиться в поход с Эйриком и своими дядями, так как должен был следить за шотландцами. Это могло быть правдой. Никто и никогда не мог обвинить его в недостатке смелости.
— Я бы сказала, вепрь, — поправила дочь Гуннхильд. — Вепрь войны; таким был и твой отец.
Скулы Рагнхильд, казалось, заострились под резко побледневшей кожей.
— Но я хочу мужчину, такого, как он, как отец! — выкрикнула она.
— И я тоже всем сердцем желала бы, чтобы он вернулся назад. Нам приходится терпеть то, что суждено, и брать себе то, что можем захватить.
— Это… это… — Рагнхильд обеими руками прикрыла себе глаза. Ветер ухватил ее плащ, взметнул его, пытаясь сорвать с плеч, туго облепил платьем ее стройную фигуру. Водная пыль садилась на лицо девушки, смешиваясь со слезами.
Гуннхильд поняла, что без некоторой строгости не обойтись.
— Твои братья согласятся. Это нужно для нашего рода. Они будут сражаться за него, за его будущее и за кровь вашего отца. А ты можешь сделать это. И сделаешь. — Она испытывала истинную боль оттого, что не может прижать свою девочку к себе, крепко обнять ее, укрыть от всего, унести куда-нибудь туда, где она была бы счастлива.
Рагнхильд опустила руки, стиснула кулаки и подставила лицо ветру, чтобы просушить слезы.
— Лучше мне умереть! — сказала она.
Гуннхильд помотала головой, прикрытой капюшоном:
— Нет. Ты не предашь нас.
Рагнхильд некоторое время стояла неподвижно, вглядываясь в морскую даль.
— Хорошо, — сказала она наконец, — я… — Она разжала кулаки и обернулась к матери. — Да, — твердо сказала она. — Так тому и быть. Я буду жить. И пройду своим путем… через все. Да.
XXV
Они больше не разговаривали с глазу на глаз, пока не отгуляла свадьба. Рагнхильд не хотела этого. Она ни с кем не разговаривала больше, чем было необходимо для какого-нибудь дела. Она часто гуляла в одиночку, сопровождаемая лишь одним или двумя охранниками.
Ее выдали замуж в середине осени, вскоре после того, как вернулись из викинга старшие братья. У них было всего лишь четыре корабля с малочисленными командами, так что им удалось совершить лишь короткое плавание в Ирландию, однако набег прошел довольно удачно. Так что они вернулись домой довольными и на протяжении всего пира проявляли великую щедрость.
А пир вышел богатым, гостями на нем были все вожди. Рагнхильд, богато одетая и украшенная, сидела с напряженным лицом, пока молодоженам не пришло время удалиться.
Говард, брат Арнфинна — он разбрасывал свое семя так широко и часто, что люди прозвали его Плодовитым, пошел впереди, чтобы открыть дверь спальни перед молодой четой и закрыть ее за ними. Процессию сопровождало множество факельщиков; мятущиеся на ветру в темноте красные и желтые огни служили для того, чтобы отгонять прочь злых духов. Люди кричали всякие непристойности, будто соревновались между собой, кто придумает что-нибудь более похабное; это должно было помочь родить побольше детей. Арнфинн, совершенно пьяный, отвечал невнятными криками в том же духе.
Молодые уехали, когда подворье ярла покинули последние гости. Им предстояло, пользуясь выпавшей хорошей погодой, переправиться через опасное устье реки Пентланд. День был спокойным и пасмурным; пронизывал влажный холод. Среди суетившегося народа Гуннхильд увидела свою дочь. Она стояла, ничего не делая, и, казалось, не имела ни малейшего желания чем-либо заняться. Королева подошла к Рагнхильд и дернула ее за рукав.
— Отойдем, — негромко предложила она. — Я хочу кое-что сказать тебе, прежде чем мы расстанемся.
Рагнхильд повиновалась без единого слова или улыбки. Гуннхильд умела проходить через толпу, одним только взглядом отодвигая на шаг в сторону любого, кто пытался заговорить с нею или ее спутницей. Они не могли уйти далеко, лишь за ворота поселка, но нашли подходящее место на самом берегу. Позади их и под ногами лежала пожухлая трава, впереди расстилалось серое море. Птицы качались на мелких волнах или летали невысоко над водой, но сегодня их было не так много, как во время их прошлого разговора, да и кричали они куда тише.
— Я не знаю, когда и при каких обстоятельствах мы встретимся снова, — сказала Гуннхильд. Хотя Арнфинн будет частенько наезжать сюда, его жене придется оставаться дома. — И все же я чувствую, что это случится.
Рагнхильд не отрываясь глядела в сторону моря.
— Да, возможно.
— Я всегда буду надеяться, что у тебя все благополучно.
— А я — что у тебя. — Гуннхильд не заметила в этих словах ни малейшего оттенка тепла.
— И что ты будешь счастлива, — заставила себя добавить мать.
— Я добьюсь этого сама, если удастся.
— Но сейчас этого еще нет? — напрямик спросила Гуннхильд.
Рагнхильд резко повернулась и взглянула матери в лицо. Так Эйрик Кровавая Секира смотрел на Эгиля Скаллагримсона.
— Я его ненавижу, — прошипела она.
Она заметно исхудала, лицо казалось чуть ли не изможденным. Но ее глаза сверкали еще ярче. А слова, которые она произносила, резали, словно остро отточенный нож.
— В первую ночь он сразу же толкнул меня на кровать, задрал мои юбки, некоторое время пялился на то, что у меня между ногами, пускал слюни и потом спустил свои портки, раздвинул мне ноги и навалился на меня. Покончив со своим делом, он перекатился на спину и захрапел. Утром, проснувшись, он выблевал в горшок все, что сожрал накануне, а потом залез на меня. Я вдыхала его зловонное дыхание и до сих пор не могу почувствовать никакого другого запаха.
Это было худшее из того, чего опасалась Гуннхильд.
— Он по крайней мере прилично ведет себя по отношению к тебе при других? — медленно спросила она.
— Конечно. Ведь я дочь Эйрика и твоя. И лучше будет не превращать меня в посмешище в качестве хозяйки Кэйтнесса. Но я не хочу приносить ему приплод. И, клянусь, не принесу!
