– Ох, извините! – вскинулась Монастырева. – Экая я глупая! Присаживайтесь, пожалуйста, – показала она на стул и потянулась к сумке. – У меня вот тут ватрушки, пирожки с марципаном и апельсины…
– Зина! – остановил жену Монастырев, – дай, пожалуйста, Елизавете Аркадиевне, четвертной… Есть у тебя с собой деньги?
– Есть.
– Ну, вот и дай! А пирожки твоей матушки Елизавета Аркадиевна попробует позже. Договорились?
– Да! Естественно… – смутилась женщина, которая, по-видимому, никогда по-настоящему не голодала. – Сейчас, сейчас…
Через минуту – никак не более – Лиза уже плелась по госпитальному коридору, сжимая в руке кредитный билет Себерского Государственного банка достоинством в двадцать пять рублей…
Путь до кантины занял у нее десять минут, но зато столовка, как и обещала давеча милосердная сестра, оказалась открытой и практически пустой. Пара мужчин в белых халатах за дальним столиком, пожилая женщина за столиком около прилавка, ну и сама Лиза.
– Любезный! – позвала она молоденького артельщика, задремавшего, подставив под щеку кулак. – Проснись, милый, и восстань!
Ну, паренек и «восстал», да так резво, словно его с перепугу родимчик хватил.
– Тише! Тише! – успокоила его Лиза. – Ну, ты как, по-русски разумеешь, или память напрочь отшибло?
– Что изволите, сударыня? – вытянулся за прилавком парень.
– Горячее есть?
– Сейчас только пшенная каша, – развел руками артельщик и выразительно посмотрел в темное окно.
– Пшенка? – вздохнула Лиза. – Ладно, пусть будет пшенка. Заправить-то есть чем?
– Обижаете, сударыня! Имеем сливочное масло и смальц со шкварками.
– Звучит соблазнительно, – согласилась Лиза, чувствуя, что еще немного и у нее живот к позвоночнику прилипнет. – Давай, друг, сразу двойную порцию, ну и шкварок, шкварок не жалей! Добавь пару кусков хлеба и… Есть у тебя что-нибудь мясное? Колбаса, буженина, окорок?
– Хлеб предпочитаете белый или черный, – включился, наконец, парнишка.
– Белый.
– Окорок тихвинский?
– Режь! И плесни чего-нибудь крепкого!
– В госпитале алкоголь запрещен, – уныло сообщил юный артельщик.
– Ну, так ты мне в кружку плесни! – пожала плечами Лиза. – Граммов сто пятьдесят. И еще пачку папирос, – она посмотрела на полку за спиной артельщика и мысленно покачала головой. – Давай, что ли, «Восторг»! И спички не забудь.
В шкварках оказался любимый Лизой жареный лук с тимьяном и майораном, а в кружке водка, хотя, возможно, это был самогон. Так что каша ушла влет. И хлеб. И окорок. И два стакана чая с пряниками.
«Жизнь удалась, – думала Лиза, поднимаясь на свой этаж. – Не убили. Не умерла. Не спятила. И наелась от пуза».
Она остановилась на лестничной площадке третьего этажа, села на деревянную скамейку поближе к пепельнице, закурила папиросу «Восторг» и вдруг почувствовала, что к глазам подступили слезы.
Быть героем почетно. Народ любит своих героев. И ее, Лизу, народ знает и любит. А как же! Ведь она пилот. Авиатор. Кавторанг и кавалер «Полярной звезды». Но, может быть, лучше быть просто любимой женщиной Джейкоба Паганеля? Выйти замуж за красивого и умного мужчину. Уехать в Англию, в Шотландию, в Эдинбург. Пить виски, ездить верхом среди зеленых холмов. Есть отварную рыбу и баранину, пожаренную по-простому на решетке без приправ и излишеств. Слушать волынку, смотреть на дождь за окном. Родить детей, если, конечно, она еще способна на этот подвиг. Просто жить…
* * *
День начался с побудки, но пробуждение вышло не из приятных. Оказывается, Лиза заснула прямо на скамейке, на лестничной площадке третьего этажа. Там ее и обнаружил доктор Евграфов, направлявшийся спозаранку в свой кабинет на том самом третьем этаже. Вышел скандал, потому что все было неправильно: пациентка, вместо того чтобы находиться в коме, спала на скамейке для посетителей, живая и, похоже, здоровая, и мало того, от нее явственно несло алкоголем, что в общем-то не странно, если учесть, что выпила она за поздним ужином никак не меньше трехсот граммов водки. Лиза посидела на скамейке, слушая гневные филиппики эскулапа, поморгала глазами спросонья, да и врезала, недолго думая, доктору в глаз.
– Накопилось, – объяснила она начальнику госпиталя чуть позже, не испытывая при этом ни малейшего раскаяния.
– Эх, – вздохнул полковник медицинской службы Кулешов, немолодой одышливый мужчина в мешковатом мундире нестроевого командира, – будь моя воля, отдал бы я вас, капитан, под суд!
– Военный суд называется трибуналом, – поправила его Лиза. Настроение у нее было поганое – дальше некуда, а бояться ей попросту надоело. – Решили отдать, не тяните!
– Не могу, – снова вздохнул начальник госпиталя. – Во-первых, Евграфов идиот и неуч. После того, что он понаписал в вашей истории болезни, я бы его и сам высек. Но мне можно, я его начальник и несу ответственность за его художества, а вы, Елизавета Аркадиевна, пациент и не имеете права на рукоприкладство. По-хорошему вы даже голос повышать на медперсонал не имеете права.
– А во-вторых? – заинтересовалась Лиза, закуривая.
– Во-вторых, нечего ему было крик поднимать, – полковник неодобрительно посмотрел на пускающую дым Лизу и, щелкнув серебряным портсигаром с монограммой, тоже взял папиросу. – Ну, выпили и выпили. В конце концов, после такого стресса, какой вы пережили в бою, я бы вам и сам водки выписал. Граммов двести пятьдесят.
– Ну, я столько и выпила, – пожала плечами Лиза. – Это все или есть еще и «в-третьих»?
– В-третьих, – хмыкнул начальник госпиталя, выдыхая дым. – В-третьих, мне уже с утра звонили два адмирала, два гвардейских полковника и статс-секретарь Министерства Главы Правительства. И всех, представьте, интересует состояние вашего здоровья. Меня, кстати, тоже.
– А что со мной не так? – насторожилась Лиза.
– Да все вроде бы нормально, если смотреть со стороны, – пыхнул папиросой полковник. – Это и настораживает. А ведь вы, голубушка, едва из комы вышли. Три дня в коме – это вам не фунт изюма!
– Так, может быть, это была не кома? – осторожно поинтересовалась Лиза.
– Да нет, капитан! – покачал головой врач. – Самая настоящая церебральная кома второй степени!
– А какие симптомы? – Любопытство заставило Лизу забыть, что речь идет о ней самой.
– Ну, как вам сказать… – задумался было полковник. – Дыхание Чейна-Стокса…
– Что, простите? – Лиза такой термин слышала впервые.
– Дыхание Чейна-Стокса… Это, капитан, так называемое периодическое дыхание. Периодичность же выражается в смене поверхностных и редких дыхательных движений частыми и глубокими, и наоборот. Притом не резко, а по нарастающей.
– Я так дышала?
