«Наверное, Господь наказал меня за гордыню. Я так хотела стать королевой, стремилась к роскоши и власти. В моей душе не было смирения. А теперь хочется выть – как волчице, у которой отобрали волчонка. Отобрали и убили!…»
Марина громко застонала – на полпути между сном и бодрствованием. Проснулась Аленка, присела на постели, спросила:
– Что с вами, Мария Юрьевна, неужто сон дурной привиделся?
– У меня больше не осталось добрых снов, Хелена.
– Давайте, Мария Юрьевна, вместе поплачем, – предложила Алена. – Может, вам и полегчает тогда…
– Давай, милая…
Служанка присела на постель к госпоже, обняла ее, и они застонали-завыли вместе, в голос.
За дверью послышался шум, возня, шаги. Потом кто-то открыл засовы, вошел в оружейную. Марина вгляделась – в дверях стоял сотник.
– Что ж вы в голос плачете, воительницы? – сочувственно спросил Федор. – Вчера так на меня бросались – думал, впору осадное положение вводить. А нынче воете, как дети малые! Не пойму я вас никак…
– У всякого человека есть мгновения слабости, – гордо ответила Марина.
– Несчастная она, Мария Юрьевна! – плача, объяснила Аленка. – У нее сына убили! У-у-у!
– Что ж мне делать с вами?… – вздохнул сотник. – Не я воренка убивал – сами знаете!
– Не воренок он, а царевич Иван Дмитриевич! – отчеканила Марина. – Запомни, пан!
– Прости, пани, сорвалось… Ради Христа, прости! Все так несчастное чадо твое называют, и я за всеми повторил, по привычке!
Марина вырвалась из обнимающих рук Аленки, подбежала к Федору, снова стала перед ним, как вчера – близко-близко, глаза в глаза.
– Я – московская царица, слышишь, пан! Я была не просто женой царя Димитра, а коронованной царицей. И значит, сын мой – царевич! Кто бы ни был его отцом!
– Горда ты, пани, слишком… В этом, видно, и беда твоя! – с тяжелым вздохом промолвил Рожнов. – Послал бы тебе Господь смирения – жилось бы легче! Разбудили вы меня воплями своими – хотел узнать, что и как…
Рожнов пошел было к двери, но Марина остановила его, схватила за рукав, сказала почти уважительно:
– Спасибо тебе, воин.
– За что, пани?
– За то, что не позволил черни над живым царем Димитром надругаться. За то, что дал ему легкой смертью умереть. За выстрел твой из пищали – благодарю!
– Откуда ты знаешь про выстрел мой? Аленка уже раззвонила в колокола монастырские? У, лазутчица! – шутливо погрозил ей кулаком сотник. – Самый наивреднейший человек во всем моем войске и есть!
– Не я это, сотник! – подала голос Аленка. – Молчала я, видит бог!..
– Тогда откуда пани про мой выстрел узнала?
– Сон я видела, воин… – объяснила Марина. – Димитр покойный ко мне во сне приходил. Он и рассказал.
– Пустое все это… – вздохнул сотник. – Мертвым до нас дела нет. Они счастливее нас, ибо упокоены.
– А разве к тебе усопшие никогда во снах не приходили? – не поверила Марина.
– У меня усопших – знаешь сколько… Сколько братьев моих за эти годы полегло! Не всех и по именам упомню! Навещают, как же не навещать! Любопытствуют, должно быть, как мы здесь живем да маемся! А может, и самим им там тоскливо! Не дано нам этого знать, пани Марина! Ты погоди, скоро небось сами узнаем!
– А суженая к тебе, свет Федор, во снах не приходит? – лукаво поинтересовалась Аленка.
– Вообще-то, вам это знать без надобности, – отрезал Рожнов. – Но для пущего уважения скажу. Нет у меня никакой суженой.
– И вы никогда никого не любили? – полюбопытствовала Марина, внезапно оживившись.
– Как же не любил, высокородная пани? Вы нас, должно быть, вовсе за людей не считаете! Но прошлое ворошить не стану.
– Ты не печалься, свет Феденька! Встретишь еще свою любовь! – ласково и чуть лукаво сказала Алена. Взглянула сначала на Федора, потом на Марину, а потом глазки смиренно в угол отвела.
– А тебе-то почем знать, Алена?
– Знаю точно, что полюбить тебя еще сподобит Господь! – уверенно, так, как будто знала это наверняка, воскликнула девушка.
– Рыцарь всегда служит Даме своего сердца… – сказала Марина, и бледные щеки ее чуть порозовели. – Иначе и быть не может!
– Так, может, ты меня в рыцари и посвятишь, пани? – то ли в шутку, то ли всерьез спросил Рожнов.
– Посвящу… – серьезно и торжественно сказала Марина. – Преклони колени, пан.
Рожнов хотел отшутиться и уйти, но что-то такое было в голосе Марины, в ее горделивой осанке и глубоком, как ночь, взгляде, что ноги опять словно приросли к полу.
«Никакого проку мне от этого рыцарства не будет! – подумал Рожнов. – Но коли вспомнить, что она и впрямь наша венчанная царица, а я – московский дворянин, так, выходит, как бы и чином меня новым пожаловали! В шутку, конечно, а все ж приятно… От Михал Федорыча, отрока, чай, не дождешься…»
– Ой, Мария Юрьевна, околдовали вы воина нашего… – всплеснула руками Аленка. – Как пить дать, околдовали!
– Цыц ты! Не перечь высокому церемониуму! – шутливо прикрикнул на нее Рожнов и действительно преклонил колено.
– Дай мне свою саблю, пан…
– А не зарубишь, пани? – пошутил сотник.
– Не бойся, не зарублю…
Сотник вынул саблю из ножен, отдал ее Марине, потом снова опустился на одно колено. Она коснулась саблей его плеча. Потом торжественно произнесла:
– Сим возвожу вас, господин Федор из рода Рожновых, в шляхетское достоинство! По праву маестата царицы московской!
«Эх, что я делаю, сам не разумею… – подумал Рожнов. – Видно, и вправду околдовала она меня!»
– А теперь поднимитесь, пан рыцарь, и примите из моих рук ваш меч. Чтобы вершить им впредь только благородные дела, угодные Богу и человеческой справедливости… – сказала чаровница.
– Только вы никому не рассказывайте, Мария Юрьевна, что сотник-то наш перед вами на коленях стоял! – захихикала Аленка.
– Она-то не расскажет! – прикрикнул на Аленку сотник. – Ты смотри не раззвони! Колокольня монастырская!
– Не бойся, свет Феденька! Молчать буду как могила. Дама должна уметь хранить тайны, – ответила Аленка.
– Все… Научилась… Дама, тоже мне… – сердито буркнул Рожнов и вышел.
– Да хранит тебя Бог! – полетели ему вслед слова Марины.
* * *
Женщина всегда женщина – даже на краю могилы. Способность прихорашиваться даже в преддверии смерти, даже перед казнью – одна из исконных женских черт. Должно быть, поэтому Аленка не слишком удивилась, когда однажды утром пани Марина попросила у нее зеркальце и гребешок. У Алены, конечно, имелось и то и другое, и она с готовностью преподнесла эти скромные дары своей госпоже.
