– Недолго тебе ждать пришлось, казаче! Медлить далее – значит попустить великому злу свершиться. Нынче же ночью уведем мы Марину из башни, коли Господь и святые угодники помогут!
Егорка только перекрестился на видневшиеся над потемневшими крышами церковные купола и весь обратился в слух. Молодец, подумалось Федору, умеет лишних вопросов не задавать, слушать и исполнять. Понятно, почему знаменитый атаман Заруцкий такого в оруженосцах держал.
– Ты, Егор, не медли, собери всю воровскую… Извини, хотел сказать заруцкую казну, какая у тебя имеется… Откопай, ежели что зарыто, ничего не оставляй. Купишь трех добрых коней под седло да четвертого под вьюк! Чтоб долгую скачку выдержали, чтоб свежи были и добро подкормлены… Не мне тебя учить, ты – казак. Припасу разного дорожного на пять ден, а лучше – на седмицу… Пару мушкетов приготовь с боевым снарядом, тебе и мне, а еще сабельку и пистолей пару, размером поменьше, полегче, для Марины. Лодку раздобудь, малый челнок, чтоб через Коломенку переправляться, и длинный шест – весла плещут больно громко! Раз ты мне давеча двести ефимков легко предлагал, этого должно и на покупку достать, и на первое время хватить…
– И вдвое найдется, Федор, – впервые подал голос Егорка. – Только об одном Бога молю – чтоб до литовской границы доехать достало! Может, лучше к лисовчикам
[103] пойдем? Я слыхал, они ныне под Брянском осадой стоят… Дотуда верст четыреста будет, все ближе! Они как-никак тоже войска Речи Посполитой, Марине Юрьевне помогут…
– Туда не пойдем! – отрезал Федор. – Разбойники они, а не жолнеры! Мне их дела ведомы, тебе – тоже, и к ним мы беззащитную женщину не повезем. К тому ж нас в первую голову в той стороне искать станут… В Литву пойдем!
– Тогда нам, почитай, по восемь-десять свежих коней-то на седмице покупать
[104], ежели хотим гонцов обогнать, что по заставам с Коломны да с Москвы разошлют – нас имать, – заметно скис Егорка. – Да еще на мзду приказным да ярыжным людишкам, как без этого? На обзаведение нам, я мыслю, и не останется ничего… А Марине-то Юрьевне каково будет нищей беглянкой в отчизну воротиться?
– Больно ты скор, казак! Мы еще не свершили ничего, а ты уж в Литве обзаведением заботишься, – усмехнулся Федор. – И потом, богатых черти в рай не пускают! Мы с тобою службой хлеб себе добудем, да и Марину, Бог даст, не оставим… А словят нас – ничего вовсе нужно не будет. Покойникам казна без надобности!
– Не словят, сотник! – поспешил успокоить Егорка. – Я удатный!
– А раз удатный, слушай сюда. Лодку с вечера прямо против Коломенской башни у бережка с моей стороны привяжи, будто рыбачил да на покой собрался. Я с верхотуры ее с вечера примечу… К ночи скрытно сядешь с конями в лесу, с опушки. Что и как я в башне свершать буду – мне рассказывать недосуг, а тебе и знать не надо, только как мы с Мариной из башни уйдем да через речку переберемся, я совой закричу…
– Может, лучше жабой закрякать? Сов, их тут богато летает…
– Жабы еще не проснулись, простота!
– Так я потому и предлагал жабою, чтоб опознать сразу.
– И стрельцы на стенах тоже опознают, что жаба не ко времени заголосила! – Федор всерьез осерчал на упрямство своего помощника. – Сказано, совой, значит, так тому и быть! Умей отличить птичий голос от человечьего! И сразу иди с конями нам навстречь, авось не углядят в темноте из города. А ежели тревога поднимется, так сразу к переправе беги и не моги уходить, пока нас не сыщешь или не поймешь наверняка: не успели мы…
– От этого храни Господи и Пресвятая Богородица!
– И я об этом молю!.. Ну, все ли уразумел, все ли свершишь?
– Не обижай, сотник, мы, казаки, чай, не дурнее вас, дворянщины! А за государыню Марину Юрьевну я живота не пожалею!! Все свершу, Федор, будь во мне надежен, как в себе.
– Ну, тогда обнимемся, что ли, Егорка! Спасай тебя Христос!
– И тебе, Федор, Божьего споспешания… Да доброй удаче быть!
Они обнялись, не зная, увидятся ли еще в этом недобром и шатком мире…
Простившись с молодым казаком, Федор отправился в кабак к знакомому целовальнику и, высыпав перед ним остатки содержимого взятой некогда с боя Егоркой калиты, купил у него две четырехведерные бочки хлебного вина, бочонок крепкого меда, а расторопную наймитку послал за соседом-мясником, с которым сговорился о покупке говяжьей туши. Ублаженный недавними прибытками, кабатчик торговаться не стал и даже дал Федору телегу и работников, чтоб довезти припас «для войска» до башни. В подвале у сотника хранился еще один початый бочонок вина и один, полупустой, – меда. Сложив запасы хмельного питья совокупно, Федор решил, что его лихому воинству этого должно хватить ровно для того, чтобы весело и беззаботно прогулять всю ночь… Быть может, последнюю веселую ночь в своей жизни…
Опять стало мучительно больно и стыдно. Он, водивший своих молодцов в бой и размещавший их постоем, певший с ними удалые или печальные песни, деливший с ними радость и беду, заботившийся, чтоб каждому достало припаса, и ругавшийся до хрипоты с вороватыми подьячими о жалованье каждого из них, по всему выходил предателем боевого братства.
«Прости меня, Господи, не по грехам моим, но по великой милости своей! – впервые за многие годы искренне молился Федор и надеялся, что будет услышан ТАМ. – Ты же рек: «Спасется, давший душу за други своя!» Помилуй мя, губящего душу за возлюбленную… И не остави своею защитой братьев моих, ребятушек! Ты им ныне – единая опора!»
Близ Коломны, 1615 год
Полусотник Ванька Воейков знал, что его коник, вороной Буян, третьего дня подрался в стойле с валуевским Гнедком и тот расшиб ему бабку кованым копытом. Только-только начала заживать у Буяна нога, но вовсе зажить не зажила. И нынче сослужила ему конская хромота добрую службу. Не успели Ванька с Прошкою Полухвостовым (коего как-то непривычно было видеть без сотенного значка) да с холопом этим (как его там, Силкой, кажись) и пяти верст отъехать лесом от коломенских ворот, как зажаловался полусотник спутникам своим, что обезножит совсем его проклятущий одр, коли немедля привалом не стать. Прошка попротивился немного, больше для вида, да и согласился. Стронулись они сегодня, не пообедав, в брюхах кишка кишке на дуде играла, а до постоялого двора было еще ехать и ехать…
Ванька разумно место выбрал, чтоб до знакомого родничка не далеко было, но и не близко. Взял Силка кожаное ведро, потопал за водой для похлебки. То благо – вернется не враз. Очень уж Ваньке тревожно было, что сотник, Федька Рожнов, столь скорым делом его из башни удалил, ни полслова не сказав, что в ночном государевом письме писано. Ведомо было Ваньке, что не верит ему больше друг-приятель Федька, догадался, черт башковитый, про то, что служит его полусотник теперь не только великому государю. А еще ведомо было, что засматривается сотник на воруху эту ляшскую, колдовку и еретичку Маринку.
