– Почему же семнадцать? – удивилась Екатерина. – Двенадцать!
– У нас на Руси время никогда не считали… – с тяжелым вздохом сказал Петр. – А зачем? Вон его сколько! Сколько часов в дне и сколько в ночи – никто толком не знал.
– Но как же это, государь? – переспросил удивленный пастор.
– А так, господин наставник, – зло ответил Петр, – часы в дне считали, наблюдая за солнцем. Когда солнце раньше садилось – зимой, скажем, – в дне меньше часов было. А когда позже – летом, стало быть, – и часов больше становилось! А сколько часов в сутках – кому какое дело!
– Отроки, сколько часов в сутках? – обратился к мальчикам обескураженный пастор.
Отроки молчали. Наконец один, самый бойкий, крикнул:
– Господин учитель сказывал, да я запамятовал!
– Запамятовали мы! – эхом откликнулись другие.
– Что? Что сказали?! – рявкнул царь.
– Двадцать четыре, олухи! – просветил их Шафиров.
– Государь, – обратилась к Петру Екатерина. – Это всего лишь дети… И ежели они пока мало знают – не беда! Они здесь для того, чтобы узнавать, верно, Ваше Величество?
– Верно, Катя! – согласился Петр, на которого голос его подруги и «лекарки» часто действовал как глоток воды в душный день. Становилось легче, и гнев куда-то уходил. – Но пусть стараются как должно! Как я для России стараюсь!
Петр действительно старался для России, растрачивал силы и здоровье, не глядя, походя, – как свои, так и чужие. Это желание переделать матушку-Русь, отучить ее от крепкого, рыхлого сна, заставить бодрствовать и трудиться было, без спору, похвально. Даже строгий судья Петра – пастор Глюк – признавал за царем и добродетели, и заслуги. Однако средства, которыми царь достигал своей цели (конечно, великой!), отвращали от Петра многие сердца. И сердце Марты-Екатерины не всегда билось ему в такт. Вот и сейчас: ей было жалко притихших мальчиков, на которых разгневался царь, и захотелось им помочь – просто так, по-матерински.
– Господин пастор, – попросил Шафиров Глюка, – подайте-ка мне циркуль… Я объясню вашим воспитанникам, что его не следует бояться.
– Давай, Шафиров, поговори с этими неучами! – полушутливо-полусердито приказал Петр.
Царь не согласился сесть в предложенное пастором кресло. Он вообще не любил сидеть – почти все время находился в движении – в работе или в пути. Вот и сейчас он мерил шагами класс, предоставив свое кресло Екатерине.
Пастор подал Шафирову циркуль и бумагу.
– Смотрите, отроки, – начал объяснять Шафиров. – Разве это орудие бесовское?
Иные из учеников с ужасом закрестились и вжались глубже в свои скамьи. Но Шафирова это заставило только ехидно ухмыльнуться. Сам поротый не раз за излишний ум, он презирал поротых за глупость…
– Сие есть вещь полезная, с ее помощью можно начертить или измерить круг или дугу, измерить расстояние на карте… Вот, смотрите… – продолжал он.
Шафиров ловко нарисовал круг на бумаге и показал его детям. Потом показал, как с помощью циркуля измерить расстояние на карте.
– Сей инструмент, – добавил царь, – полезен в лоции и навигации, а также в деле строительном. С его помощью можно построить корабль… Или фортецию…
[1]
Мальчики слушали с почтением. То, что казалось им бесовской диковиной в руках учителя-иностранца и к тому же лютеранского священника, выглядело полезной и приемлемой вещью в руках царя или его советника. Сколько на свете диковин, и все они подвластны великому русскому государю!
– Слушайте государя, дети, – с мягкой, почти материнской улыбкой сказала Екатерина, – и будьте внимательны к наставникам своим…
– А сего предмета они не боятся? – поинтересовался царь, указывая на стоящий в углу огромный глобус.
– Напротив, государь. Мои ученики любят залезать в «чрево земное»… – с улыбкой ответил пастор. – За что часто бывают наказаны!
Екатерина не смогла сдержать смех. Засмеялся и Шафиров, отчего двойной подбородок вице-канцлера преуморительно затрясся. Громогласно расхохотался Петр. Вслед за царем сначала опасливо, а потом и довольно громко засмеялись ученики.
– Верно, они считают тебя кудесником, пастор… – со смехом сказал Петр. – Ничего, отроки, у Вилима Брюса в Сухаревой башне еще чуднее…
– Господи помилуй и сохрани! А что там за диковины? – робко спросил один из мальчиков.
– Будете хорошо учиться и слушаться наставников, сами увидите… – пообещал Петр.
– Господин Глюк отведет вас туда… – добавила Екатерина.
– Ой, не надо, ой, боюся… Ой, помилуй, великий государь, не вели идти в вертеп колдовской! – навзрыд запричитал длинноволосый бледный отрок с последнего ряда и, вскочив из-за скамьи, по старинному обычаю рухнул царю в ноги.
– Яви Божескую милость, великий государь, отпусти к мамоньке да тятеньке, в вотчину дедовскую… Не впрок мне учение сие бесовское да еретическое… С лица сбледнул да с тела спал… – истошно заверещал он, отирая обильные слезы.
Царь быстро подошел к простертому на полу отроку. Одной рукой сграбастал его за шиворот, поднял на воздух, по-отечески ткнул кулаком в зубы и водрузил обратно за парту.
– Учись, дурья твоя башка! Сие воля моя! – припечатал олуха Петр Алексеевич гневным царевым словом.
Олух послушно замолчал. Угрюмо насупившись и скрестив на груди длинные руки, Петр стоял, погруженный в глубокое раздумье. В страхе молчали ученики. «Для кого стараюсь?» – думал царь.
Вдруг грохнула скамья, и другой отрок, чернявый и быстроглазый, вскочил и вытянулся во фрунт по-воински, притиснув к тощим бедрам сжатые кулаки.
– Великий государь, и меня прикажи ослобонить от учения!
– Что? А тебя-то почему? Вроде боек и смел?! – угрожающе навис над ним Петр.
– Не думай, батюшка, любы мне и науки, и учения, – смело встретил гневный царский взгляд отрок. – Да только не время мне для них! Трое сынов было нас у отца с матушкой… Старшого при Полтаве убило, а средний с кораблем в море сгинул… Возьми меня в свое войско, государь! Все одно сбегу да в драгуны поверстаюсь! Мщения алчу! А как побьем поганого шведа, обратно за парту сию вернусь!
Петр порывисто шагнул к юному мстителю и, сграбастав пятернями за плечи, горячо расцеловал мальчика в обе щеки.
– Вот молодец, вот – воин! – обрадовался царь. – Гордились бы тобою братья! Однако слушай указ мой! Учись прилежно и науки постигай. Обещаю, как время придет, впишу тебя в лейб-гвардию свою. Хватит и на твою долю войн да походов, офицер! А шведам мы и сами помстимся, будь покоен.
Мальчик по военному артикулу чеканно щелкнул каблуками.
– Слушаю, великий государь! Более перечить тебе не помыслю! Послужу не хуже братьев! – сказал он и сел на свое место, сияя от счастья.
