– Видишь, госпожа, у тебя есть что предложить визирю! – довольно сказал Рустем.
Екатерина порывисто встала со своего ложа. Дурнота прошла, будто ее и не было. Горячие слова благодарности к этим самоотверженным бесхитростным душам теснились в ее горле и, смешиваясь со слезами, душили ее. Не в силах справиться с нахлынувшими чувствами, она нежно обняла мужиковатую толстуху-подполковничиху и расцеловала ее в упругие обветренные щеки. Да, Екатерина не понимала России, страшилась ее дикой и враждебной темноты, а порой презирала ее народ за покорность и холопство. Но эти смелые женщины, перед лицом неминуемой гибели жертвующие своим достоянием, чтобы спасти свою царицу, разве они – не лучшие дочери России? Эти крестьянские парни, которые молча точат свои штыки, чтобы завтра не за награду и даже не за жизнь пойти под картечь турецкой артиллерии, на янычарские ятаганы, – разве не вернейшие сыны России? А надежный, как скала, Шереметев, хитроумный Шафиров, гордый Репнин, непреклонный Вейде и десятки, сотни других старших и младших офицеров в этом лагере – разве не составили бы своими доблестями честь любой европейской короне? Они достойны жить! Бренная мужская мудрость оказалась бессильна выторговать им жизнь у безжалостного победителя. Но не будет ли успешнее гибкий и превратный женский ум, берущий начало, как утверждали древние философы, в самых недрах прародительницы-земли?
– Фима, – приказала Екатерина Скоропадской, – собери все драгоценности, которые есть в нашей палатке. Сии камушки – наша жизнь и спасение! Не себе одной – всем нам надеюсь я купить ими свободный проход из Молдавии. Будьте здесь, мои добрые подруги, и сообща молитесь о моей удаче! Я поговорю с господином вице-канцлером Шафировым. Я попытаюсь спасти всех… А если не получится, то разделю общую участь. Один раз я уже рассталась с тем, кого любила. Второго раза не будет. Рустем, возьми свое оружие и проводи меня… Ты один!
Опираясь на руку Рустема, она вышла из палатки. Нужно было отыскать вице-канцлера Шафирова и изложить ему неожиданно родившийся у нее план спасения. Только Шафирову – но никак не государю. Петр Алексеевич ни за что не отпустит ее одну в неприятельский лагерь, ни на переговоры с визирем, ни на капитуляцию. Шафиров же – человек весьма изворотливого и тонкого ума. Весьма возможно, он даже согласится сопровождать Екатерину. Его знание турецкого языка весьма кстати: лучше иметь собственного толмача, не доверяясь чужим!
Вот, значит, какой урок снова дает ей судьба! Нельзя повторить ошибку, сделанную в Мариенбурге, и расстаться с Петром, пусть даже ради его или своего спасения. Или спастись вместе, или погибнуть вместе. Если бы она не рассталась тогда с Йоханом, то была бы не в пример счастливее. Петр – отец ее девочек и того малыша, которого она носит. Или спастись вместе с ним, или с ним же погибнуть… С ним и с его армией… Кажется, в ту минуту Екатерина не отделяла их друг от друга.
* * *
Петр Павлович Шафиров сидел в своем шатре за письменным столом и сосредоточенно заряжал пистолет. Перед ним поверх ненужных уже бумаг лежали пороховница и еще несколько пистолетов. В углу на табурете устроился его слуга и точил шпагу господина и собственный тесак.
Увидев Екатерину, вице-канцлер поднялся ей навстречу почтительно, но с несколько растерянным видом.
– Екатерина Алексеевна, благоволите, располагайтесь! – Шафиров поклонился и указал гостье на раскладной стул. – А я вот… Облекаюсь бронью, хе-хе. Борис Петрович обещался мне завтра дозволить под знаменами стать. Стрелять я ловок, а вот со шпагой – не очень… Ну да чего уж теперь! Эй, Прошка, довольно булаты острить. Вина неси государыне!
– Не надо вина, Петр Павлович, – остановила его Екатерина. – Скажите, вы могли бы провести меня в турецкий лагерь? К самому визирю Мехмед-паше… Мне надобно поговорить с ним!
Вице-канцлер Петр Павлович Шафиров был истинным дипломатом, и потому на его гладком улыбающемся лице изумление никак не отразилось. Только шомпол вдруг попал мимо ствола и ткнул в руку, а с пухлых губ нечаянно слетело бранное слово – исключительно по поводу шомпола.
– Отвечайте, господин тайный советник, да или нет! – настаивала Екатерина.
Шафиров отложил пистолет, потер пальцами ушибленное место. Вероятно, в его голове в это мгновение происходило целое дипломатическое совещание, взвешивавшее все обстоятельства и последствия подобного шага. Сказать, что он был весьма озадачен неожиданной просьбой Екатерины Алексеевны, означало бы не сказать ничего. Эта просьба рухнула на его начинающее лысеть темя как молот! Провести в турецкий лагерь женщину, да не просто женщину, а еще и обрученную невесту государя Петра Алексеевича, и устроить ей тайные переговоры с турецким визирем! Переговоры – дело важности необыкновенной, его уместно вести ученым и умудренным державным разумом мужам, а не беременной молодой женщине… Несомненно, женщине умной и смелой до дерзости, но, насколько ему, вице-канцлеру российскому, ведомо, не получившей подобающего своему положению воспитания! Да и наговорились уже – довольно! Ничего нового визирь им не скажет, препозиция его предельно ясна и предельно же неприемлема: безусловная сдача на капитуляцию…
Впрочем, относительно Екатерины Алексеевны у Мехмеда-паши, возможно, будет несколько иная препозиция: в гареме могущественнейшего султана Оттоманской Порты всегда найдется место для такой красавицы. Но допустить такой позор государевой невесты Шафиров не мог. Не потому, что боялся гнева Петра Алексеевича – очень скоро всех в русском лагере ждала общая судьба, и по сравнению с нею пресловутая злоба государева как-то блекла, сжималась. Но при мысли, что эту женщину ждет удел игрушки сластолюбия восточного деспота, Шафиров ощущал в душе чувство глубокого омерзения.
– Простите великодушно, Екатерина Алексеевна, особа в вашем положении не вправе покупать себе спасение такой ценой, – ответил наконец вице-канцлер. Его слова прозвучали несколько жестко для дипломата, зато совершенно искренне.
– Как вы посмели подумать, Петр Павлович?! – вспыхнула от гнева Екатерина. – Не своего спасения хочу я искать, а всеобщего!
– Всеобщего спасения? И как же, соблаговолите растолковать, сударыня, вы желаете искать его от Мехмеда? – устало усмехнулся вице-канцлер, с трудом устраивая на раскладном стульчике свое ноющее от тягот непривычной кочевой жизни дородное тело. Тяжело дался ему этот поход. Ему бы в уютную тишь кабинета, в мягкое кресло, к бумагам да депешам… Пустое, не будет более ни шелеста бумаг, ни ровного света лампы, ни любимых книг, раскрытых на подушках дивана. Конец всему… Как же ноет сбитая седлом поясница! А если сидеть прямо на полу, скрестив ноги по-турецки? Сейчас она уйдет, так и сяду, подумал Шафиров. Нежданная посетительница начинала раздражать его, неуместно соблазняя душу призрачными надеждами на спасение. Нужно, чтобы она ушла!
– Нет нам спасения, – мрачно промолвил вице-канцлер. – Уж все агарянам прегордым предлагали, все испробовали! И Азов, и Таганрог… Срыть все фортеции на Днепре да на Дону… Контрибуцию золотой казной, поверьте, несметную!
– Контрибуцию, сиречь взятку султану! – дерзко усмехнулась Екатерина, продемонстрировав Шафирову тонкое знание самой сути дипломатии. – Вы предлагали ее господину, а нужно было предложить сначала слуге! Вам ли не знать, Петр Павлович, как турецкие чиновники любят взятки! Не настолько, как наши, конечно, но любят очень…
