С той поры его жизнью стала война. Воюя везде, где развевалось в дыму пожаров увенчанное полумесяцем и звездой османское знамя, нынешний великий визирь Балтаджи Мехмед-паша, вчерашний Бисерко, забыл жалость. Когда в своем первом бою он отбил ятаганом летевшее в грудь железо, увидел на миг расширенные яростью зрачки врага и вогнал в его тело отточенное острие, закон битв вошел в ноздри с запахом крови, в мозг – с предсмертным криком. Убей, чтобы победить! Убей ради славы! Убей, или умрешь сам! Мехмед много и умело убивал сам. Затем начал водить в битву тех, кто убивал по его приказу. Кто были люди, на которых слетел ангел смерти Азраил, поселившийся на конце его клинка? Пылкие венецианцы, гордые черногорцы, опасные албанцы, «свои» турецкие мятежники, люди иного племени и языка… Он не запоминал их и не жалел. Не было жаль и себя: жалея собственную шкуру, разве сможешь лучше других служить великому султану и падишаху правоверных? Поднимаясь от победы к победе, все выше и выше к престолу падишаха, Мехмед-паша не позволял себе привязываться к бренным радостям бренного мира. Не имел собственного дома, с равным безразличием ночуя и в походном шатре, и в причитавшемся его титулу дворце. Не заводил себе женщин, удовлетворяя страсть с безвестными рабынями, которых легко покупал и, насытясь, еще легче отпускал. Что станет потом с этими девушками в негостеприимном для одинокой женщины мире османов, заботило его не больше, чем судьба выпорхнувшей из рук бабочки.
Мехмед был янычаром и желал остаться им, пока старый знакомец Азраил не унесет и его душу. Султан хан Ахмед, властитель Дома Османов, предводитель правоверных и наследник Пророка, ценил своего Балтаджи Мехмеда именно таким. В минуты откровенной беседы владыка над владыками называл своего великого визиря: «мой лучший янычар, которому неведомы жалость и сомнение».
И только порою, когда чуткий сон испытанного воина мешал зыбкую реальность с призраками прошлого, Мехмед слышал голос матери: «Где ты, Бисерко, мой мальчик, мой юнак? Иди домой!» Память о простых человеческих чувствах, о материнской нежности робко затепливалась в глубине души, как крохотный огонек догорающей свечи. Когда-то он ходил с матерью в низенькую сельскую церковь, по-детски усердно кланялся и ставил тонкую восковую свечу перед образом Богородицы. Темно-вишневые глаза с потемневшей от ветхости иконы смотрели так скорбно и так ласково… Или это были глаза матери? «Чего-то ты запутался в этой жизни, Бисерко! Хотел стать юнаком, а стал янычаром…» – ворчливо бормотал Мехмед-паша и ворочался на своем жестком солдатском ложе. Сон больше не приходил. Великий визирь Блистательной Порты перебирал невеселые думы до рассвета, пока муэдзин не поднимал его призывом к утреннему намазу.
Разве он виноват? Он остался совсем один в этом мире, а мир не знает милосердия к слабым и одиноким. Поэтому он решил стать самым сильным и жестоким в братстве подобных – чтобы никто больше не посмел быть жесток к нему. Турки дали ему новую жизнь и новое имя, а еще – возможность отомстить несправедливому миру. Но не начал ли Мехмед мстить всем подряд, даже тем, кто не сделал никакого зла? Он стал бесстрашным и удачливым воином, воинская слава вознесла его высоко. И вот Бисерко из болгарских Родоп – великий визирь Сиятельной Порты! Кто бы теперь смог узнать в этом могущественном суровом вельможе худого, вечно голодного и каждый день битого сироту? Никто – слава Аллаху! Никто, кроме него самого и матери на небесах…
На счастье или на беду, Мехмед имел цепкий ум, который упрямо отказывался отпускать и голос матери, и скорбные глаза с иконы, и заветы прежней веры о милости и прощении. Впрочем, и среди мусульман в Истанбуле ему встречались чудаки (или мудрецы?), так загадочно и волнующе говорившие о божественной любви… Они называли себя суфиями. Так же, как янычары, суфии почитали блаженного Хаджи Бекташи своим учителем. Дервиши этой общины носили грубые шерстяные одежды, в которых Балтаджи Мехмед находил родство с янычарскими, – островерхие шапки и широкие кафтаны с полами до земли. Однако на этом сходство между двумя братствами – войны и любви – заканчивалось. Впрочем, многие янычары искали беседы с этими странными людьми, встречаясь с ними в кофейнях или на базаре, а порою дервиши приходили в казармы и проповедовали. Суфии с дивно загоравшимися глазами говорили о милосердии Бога, о красоте и силе любви к Нему, о священной бедности, о призрачности греховного мира ненависти и насилия. Они собирались в своих молельнях, слушали сладкозвучную музыку, читали прекрасные старинные стихи и кружились в молитвенном экстазе. Некоторые из правоверных, особенно те, кто достиг богатства и власти, считали суфиев отступниками. Но истанбульский базар и бедные окраины с интересом внимали их словам.
Когда Мехмед слушал суфийских дервишей, ему порой казалось, что в их устах звучат ласковые слова его матери. Но слова эти напомнили Мехмеду о том, что безупречный янычар запретил себе вспоминать. В конце каждого разговора Мехмед начинал злиться, грубил проповедникам или попросту затыкал уши. Уж очень душевно и убедительно они говорили: заслушаешься всерьез – того и гляди, бросишь свой ятаган и уйдешь за ними босиком искать истину!
Некоторые янычары, привлеченные суфийской проповедью, действительно бежали из казарм, и тогда слуги султана начали преследовать дервишей. Суфии затаились, их и на тысячеголосом-то базаре стало почти не слыхать, не то что за каменными стенами янычарских казарм Эски Ода
[61]. И Балтаджи Мехмед снова забыл о том, что в мире существуют доброта и простые радости. Он стал прежним – жестоким из жестоких, несокрушимым из несокрушимых. Он не позволял жалости или сомнениям размягчить свое сердце.
Мехмед провел больше половины жизни, воюя и командуя войсками. Сколько еще будет войн в этом мире – на то воля Аллаха! Но очередная война, которую Оттоманская Порта вела с безумным русским царем, должна была стать главной в его жизни. Великий визирь привел в Молдавию стотысячную армию при почти пятистах орудиях и огромном обозе. Своей начальствующей волей он создал это непобедимое войско из разноплеменных и разрозненных ополчений и отрядов со всех концов бескрайних владений Османской Порты, учел и взвесил все, даже количество гвоздей для подков, и вдумчиво выверил каждый шаг войска. Крымского хана Девлет-Гирея, мощного, но своевольного союзника, он сумел сделать другом. Вместе они ваяли великое здание войны, как братья-зодчие, объединенные общей волей. Победа, величайшая из всех побед, станет вечным памятником некогда безвестному родопскому пастушонку, силой и жестокостью добившемуся бессмертия!
Он, Балтаджи Мехмед-паша, сумел направить превратности битв в русло своего безжалостного разума. И вот победа уже в одном шаге. Лагерь безумного Петро осажден, у московитов мало воды и почти не осталось провианта, боевые припасы также на исходе. Враги истощены и измотаны, они сражаются на пределе человеческих сил, даже надежда на спасение не украсит их последний час. Московиты отвергают плен? Что ж, тогда их ждет смерть. А сумасшедшего царя Петро великий визирь привезет своему повелителю султану в железной клетке, как пойманного русского медведя! Завтрашний день положит конец краткому веку удач этого нового московского войска, дерзнувшего бросить вызов могуществу Дома Османов. Ангел смерти Азраил устанет носить с кровавого поля души воинов!.. Там, куда они уйдут, когда-нибудь окажется и его собственная душа. Интересно, как ее будут там звать, Мехмед или Бисерко? Что скажет он необозримому сонму душ, посланных им в смерть? «Здравствуйте, братья. Я один из вас…»
