Король Виртембергский, брат императрицы Марии Феодоровны, отличался великолепием и рассудительностью в управлении. Алексей Петрович знал его в Отечественную войну. Когда Наполеон стоял на Рейне, а русские были во Франкфурте, то туда съехались все германские короли, герцоги, принцы, ни на один двор не был пышнее и изящнее двора виртембергского. Наш был хорош, а все-таки уступал ему. Король тщательно занимался государственными делами и в то же время своими собственными поместьями. Ежедневно ему подавались отчеты в доходах и расходах по имениям, и он знал, сколько у него отвозилось каждый день на рынок яиц и молока. Наполеон I сказал однажды про него и его государство: «Есть король, но нет королевства»; а про баварского: «Есть королевство, но нет короля»: тогдашний король был недальнего ума. При всех прекрасных свойствах король Виртембергский был до безобразия толст; когда он сидел, то его живот лежал на коленях, и в его столе сделана была полукруглая выемка. Если король сидел в кабинете и был занят, то всякое малейшее нарушение тишины, даже самый кашель в соседней комнате, был поводом к заключению в крепость нарушителя; а уже тут не обращалось внимания на лицо: все равно, будет ли то камердинер или генерал-адъютант.
Однажды, при разговоре о славе, об аристократии, Алексей Петрович сказал: «Аристократами можно назвать только потомков удельных князей, а все прочие аристократы не аристократы. И я благодарю Бога, что я не граф, не князь, а просто Алексей Петрович и под этим именем известен всей России».
В 1821 году Ермолов в первый раз был в Петербурге в именины государя Александра Павловича. Ему было тогда 44 года. При поздравлении все почетные лица находились вместе в одной зале, как обыкновенно. К ним выходил государь, разумеется на короткое время. После того гости разъезжались. В кабинет же призывались в подобные дни только двое: министр полиции (отмененная после должность) для доклада о важнейших событиях в империи и главнокомандующий столицы (нынешний генерал-губернатор: в 1821 году эту должность занимал Милорадович) для доклада о благосостоянии столицы. Кроме этих двух лиц, никто более не призывался в кабинет. Когда гости поздравили государя с торжественным днем (30 августа) и когда государь возвращался в кабинет, позваны были туда министр и губернатор столицы. Чрез несколько времени камергер подходит к Алексею Петровичу и говорит, что государь желает его видеть. Там государь сказал ему: «Знаю, Алексей Петрович, ты в мои именины в первый раз в Петербурге». Этим дело и кончилось.
На другой день министр двора передал Ермолову намерение государя дать ему аренду. Алексей Петрович отказался представлять, что это была бы незаслуженная награда, так как был еще не преклонных дет, не был нездоров или ранен, не был обременен ни семейством, ни особыми обстоятельствами. Он говорит, что может довольствоваться и одним жалованьем, что не желает от государя ничего более как только справедливости и относительно этого безмерно благодарен ему за прошедшее. Такой бескорыстный ответ привел в удивление министра двора. Министр представил ему, что если уже утвержден государем проект аренды, то неловко будет просить государя об уничтожении подписи. Тогда Ермолов высказал свои желания в форменном письме министру двора и просил довести его до сведения государя. Спустя четыре дня снова собрались во дворце почетные особы для поздравления государыни. Это был день ее ангела. Церемония та же самая. Государь позвал к себе Ермолова: «Ты не хочешь принять аренды?» Алексей Петрович повторил то, что писал министру двора. Государь выразил свое удивление. Рассказывая об этом, Алексей Петрович прибавил: «Я поступил бы так и в последующие царствования». Ермолов говорил государю обо всем, нисколько не стесняясь, но помня при этом, что подданный говорит с государем. Подобных доверенных особ было только двое: он да граф Толстой. Про графа Толстого государь сказал однажды Алексею Петровичу: «Знаешь, как он со мной говорит? „Ваше величество, извольте слушать, что я буду говорить!“»
За то же самое был он любим и уважаем великими князьями Константином Павловичем и Михаилом Павловичем. Великий князь Константин Павлович писал ему письма; письма эти разобрать не было возможности. Алексей Петрович напоминал ему иногда об этом. Раз они увиделись месяца четыре спустя после его последнего письма к Ермолову. «Ну что, ты разобрал мои письма?» – спросил великий князь. Алексей Петрович отвечал, что в иных местах попытка удалась, а в других нужно было совершенно отказаться от нее. «Так принеси их, я прочту тебе». И не мог разобрать сам. Константин Павлович особенно любил Ермолова за то, что он, несмотря на близость, всегда помнил великое расстояние между собою и великим князем и не забывал этого даже в дружеских беседах. Это было тем резче, что некоторые особы, обласканные великим князем, забывались и уважение переменяли на фамильярность.
Ибрагим-паша, сын Мегмета-Али, известный египетский бунтовщик, оказал в свое время важную услугу христианству. Занявши Сирию, он обратил внимание на Иерусалим. До него Иерусалимский храм был в весьма плачевном состоянии: посреди храма была устроена турецкая кофейня; здесь жарили, варили, и дым и копоть постоянно закрывали великолепные украшения; в верхнем этаже, где находятся приделы всех христианских наций, окна были заложены, и таким образом служба постоянно происходила только при свете лампад. Кругом же храма, тесным рядом были расположены городские отхожие места: едкое зловоние распространялось как вне, так и внутри храма храмов. Ибрагим-паша, несмотря на свое мусульманство, при первом же посещении храма велел разом уничтожить все эти мерзости.
Нечто об Алексее Петровиче Ермолове
[193]Ермолов поступил в службу при Екатерине II, находился в Персидской кампании, под предводительством Валериана Александровича Зубова, в отряде Сергея Алексеевича Булгакова – капитаном артиллерии.
При Екатерине малолетние дворяне записывались в гвардию, из гвардии переводились, или, по тогдашнему сказать, выпускались в армию капитанами, а потому легко было молодому дворянину получить капитанский чин.
Когда Бакунина командировали с батальоном в горы, Алексей Петрович просился в этот батальон; Булгаков ему отвечал: «Погоди, Алексей Петрович, тебе еще будет время».
Действительно, слова Сергея Алексеевича сбылись. Провидение сохранило Алексея Петровича. Батальон Бакунина весь был в горах окружен и вырезан лезгинами.
Вступление на престол императора Павла не было благоприятно Алексею Петровичу: он был арестован и содержался в Петропавловской крепости. С воцарением Александра I все заключенные были освобождены, в том числе и Алексей Петрович. При выходе из каземата он написал над дверями: «Сей дом от постоя освобожден». Доложили государю. Император Александр велел надписать: «Навсегда».
Когда Кутузов ретировался от Наполеона и под Кремсом, при переправе через Дунай, разбил отдельный корпус французов, то в этом деле в первый раз отличился Алексей Петрович, командуя артиллерийскою ротой; затем последовало Аустерлицкое сражение, в реляции о котором не упоминается имя Алексея Петровича. Известно только, что впоследствии, когда граф Аракчеев осматривал его роту и делал выговор Алексею Петровичу, что лошади у него худы, на замечание Аракчеева Ермолов отвечал: «По службе наша участь, ваше сиятельство, часто зависит от скотов».
