Зверский поступок этот, само собою разумеется, поставил несчастного хана в числе смертельных врагов владельца Персии. Он затаил чувство мщения и, оказывая Персии наружную преданность, в душе стал искать сближения с Россией. Но заветная мысль его осталась без осуществления. Келб-Али-хан скончался в 1823 году, деятельно управляв ханством 28 лет после своего ослепления.
Мстителем за отца явился родной сын его Эксан-хан. Едва только началась война 1826 года, он передался России, оказав ей громадные услуги против персиян.
Глава 3
Выезд посольства из Тифлиса. Гумры. Талынь. Эчмиадзин. Патриарх Ефрем. Эривань. Хасан-хан и Хусейн-хан сардар. Обед в сардарском саду. Давалу. Нахичевань. Лагерь на Араксе. Соглан. Въезд в Тавриз. Таинственный всадник
Выезд посольства из Тифлиса был назначен на 17 апреля 1817 года. В этот день, около 4 часов пополудни, Сионский собор начал наполняться народом; к тому же времени собрались туда и все члены посольства. Священнодействовал митрополит Варлаам. По окончании молебствия отъезжающие вышли из-под сводов древнего храма, тут же сели на лошадей и, напутствуемые всевозможными пожеланиями населения, выехали из города. Погода стояла ясная и теплая. Первые два переезда через селение Коды до деревни Эмир-Айвазло, куда посольство сопровождали генералы Кутузов и Сталь, совершились благополучно; дальнейшее же путешествие через крепость Лори и селение Караклис на Гумры, нынешний Александрополь, представляло довольно большие затруднения, особенно при переезде через реку Джелал-оглу и гору Безобдал, где еще лежал глубокий снег. Пробыв в Гумрах два дня, Ермолов 28-го числа прибыл в Талынь – первое селение на персидской границе, где его ожидали чиновники эриванского сардара и назначенный к нему от персидского правительства в качестве михмандаря Аскер-хан, некогда состоявший послом при Наполеоне. Михмандарь – чиновник, назначаемый правительством для встречи на границе посланников и других членов дипломатического корпуса и сопровождения их до Тегерана или другого города Персии. Обязанность его заключается в наблюдении за безопасностью порученных его попечению лиц и доставлении им всевозможных облегчений в пути.
За Талынью следовал Эчмиадзин. В недальнем от него расстоянии навстречу посольству выехали архиепископ и три епископа, а несколько далее, на прекрасной лошади в золотой сбруе, сам патриарх Ефрем. Остальное духовенство, в полном облачении и с хоругвями, ожидало его у самых монастырских ворот, откуда проводило, при колокольном звоне и стрельбе из фальконетов, до приготовленных для него покоев. На следующий день Ермолов принимал у себя патриарха и затем присутствовал при богослужении, кончившемся краткой его речью об упрочении мира между Россией и Персией и об успешном исполнении поручения, возложенного государем императором на посольство. Пожелания эти были высказаны с тем большею искренностью, что эчмиадзинское духовенство всегда находило в заступничестве России вернейшую защиту против всех насилий персидского правительства.
День кончился обедом у Ермолова, на котором патриарх, однако же, не присутствовал, и надо полагать – из опасения каких-либо наветов от множества шпионов, приставленных сардаром для наблюдения за нашим с ним обращением.
3 мая посольство оставило Эчмиадзин и направилось к Эривани. На половине дороги его встретил родной брат сардара Эриванского Хасан-хан, во главе 5 тысяч куртинских всадников, а не доезжая версты полторы до города, и сам сардар Хусейн-хан. Не было ни малейшего сомнения, что вежливость, на которую этот старик был вызван вследствие приказания свыше, пришлась ему далеко не по сердцу. Проливной же дождь, шедший в это время и пробравший его до костей, довершил его недовольство. Ермолов же отправился на форштадт, где и поместился в доме батальонного командира серхенга (полковника) Мамед-бека.
Между тем дождь не только не стихал, но, напротив, до того усилился на следующий день, что Ермолов и сардар могли обменяться визитами не ранее 5-го числа, причем первое посещение последовало со стороны Хусейн-хана. Во время этих свиданий ни с той ни с другой стороны не было и помину о каких бы то ни было делах, но все ограничилось изъявлениями одних лишь чувств взаимного расположения. Как в этот, так и на другой день посольство обедало у сардара: первый раз в его дворце, на берегу реки Занги, а другой в саду, где играл хор нашей музыки и угощали нашим вином и десертом. «Крепкие напитки и пуншевое мороженое, – говорит Ермолов в своей записке о Персии, – были в общем вкусе. Из благопристойности то и другое называли мы целительным для желудка составом. От наименования сего наморщились рожи персиян, но приятный вкус, а паче очаровательная сила оживили их веселием, и в честь закона твоего, великий пророк, не вырвался и один вздох раскаяния. Главный доктор сардара более всех вкусил целительного состава, а им ободренный сардар дал пример прочим собеседникам. Долго на лице одного из священнослужителей изображался упрек в невоздержании, но розовый ликер смягчил ожесточение мусульманина и усладил горесть его».
Солнце стояло еще высоко, когда Ермолов простился с сардаром. На следующее утро он оставил Эривань и, следуя через селение Давалу, где генерал Котляревский при князе Цицианове с 700 человеками разбил тридцатитысячный корпус персиян, прибыл 11 мая в Нахичевань, радушно принятый Келб-Али-ханом. 13-го числа он переправился через Араке, на правом берегу которого был разбит лагерь. Дальнейший путь на Маранд и Софиян до самого Соглана не представлял ничего достойного внимания. Около последнего пункта был сделан привал, и начались приготовления посольства к въезду в Тавриз, до которого оставалось около 15 верст. В Соглане Ермолова ожидал племянник каймакама, отправленный Аббас-Мирзой с пышным приветствием, коего смысл заключался в желании его, чтобы знакомство их было бы столько же сладко, как и присланные им фрукты.
Наконец наступило 19 мая – день въезда в резиденцию наследника. По мере приближения к городу к посольству начали присоединяться разного звания и степени лица, спешившие один перед другим приветствовать и поздравить Алексея Петровича со счастливым прибытием в столицу Адербиджана. В числе других его встретили тавризский беглербег (губернатор) Фетх-Али-хан, а за ним окруженный блестящей свитой сын Мирзы-Безюрга, визирь Мирза-Абуль-Касим. Несколько далее от места их встречи было собрано около 16 тысяч войска, выстроенного по обеим сторонам дороги до самого Тавриза; впереди фронта стояли обучавшие их офицеры Индийской компании: одни в английских мундирах, другие в костюмах собственного изобретения. С приближением посольства началась пушечная пальба. Стечение народа при этом было громадное. Между тем в то самое время, как Ермолов, предшествуемый хором нашей музыки и окруженный свитой, проезжал войска, отдававшие ему воинские почести, позади фронта, сквозь густую толпу любопытных пробирался на прекрасном коне всадник, тщательно закрывавший лицо черной епанчою. Незнакомец, как было заметно, не сводил глаз с Ермолова и зорко следил за каждым его движением, как бы желая проникнуть в его душу, узнать его мысли и все то, что он чувствовал в данную минуту. Перед самым городом таинственный всадник скрылся, и никто более его уже не видел. То был Аббас-Мирза, наследник персидского престола.
