Но вот предстала посольская свита.
Представляя каждого чиновника отдельно, Ермолов упомянул, что они лучшего дворянского происхождения, служат или в гвардии, или при государе и что все одинаково почитают себя счастливыми явиться перед повелителем Ирана, ибо предприняли столь далекое путешествие с целью узреть кроткого монарха, прославившегося отличными свойствами, мудростью и величием.
Выслушав это, Фетх-Али-шах выразил удовольствие, что ему представился случай познакомиться с отличными офицерами русского императора, дорогого своего союзника.
Между чиновниками свиты находился штабс-капитан Коцебу. Называя его, Ермолов заметил, что этот офицер, совершивший кругосветное путешествие, был, подобно другим, порываем желанием видеть Персию и великого Фетх-Али-шаха.
– Теперь, – с видимым удовольствием произнес шах, – он, конечно, все видел, – и тут же выразил желание, чтобы чиновники посольской свиты, по возвращении в Россию, были произведены в следующие чины.
Вскоре за сим Ермолов оставил палатку и, сделав на площади три поклона, вышел за ограду, где сел на лошадь и, не возвращаясь более в кишик-ханэ, отправился в свой лагерь.
Следующие два дня после аудиенции были исключительно посвящены перенесению императорских даров из посольского лагеря и размещению их в особой, нарочно для того поставленной палатке, рядом с той, в которой происходил прием посла. Для представления же их была испрошена особая аудиенция, которую и назначили на 3 августа, день праздника Байрама, которым заключился пост Рамазан.
Около 10 часов утра Ермолов, в сопровождении Махмуд-хана и небольшой свиты, выехал из лагеря. У самого дворца он сошел с лошади и с советником Негри поднялся на террасу, где был принят Мирзой-Шефи, и под небольшим навесом стал ожидать шахского выхода. Прочие чиновники свиты отправились в палатку с императорскими дарами.
С террасы открывался превосходный вид на весь султанийский лагерь. Прямо против дворца, на площадке, ниже террасы, собрались вельможи и высшие чины государства в полной парадной одежде; за площадкой были выстроены войска, а за ними вся местность покрыта густыми массами любопытных. На другой же площадке, по правую сторону дворца, было расставлено около 500 фаль-конетов и орудий. Наконец, тут же, перед дворцом, находилась целая толпа музыкантов, плясунов и других комедиантов.
После третьего пушечного выстрела показался в диван-ханэ (аудиенц-зале) Фетх-Али-шах. Он был в знакомом нам наряде. С появлением его все приклонили головы. Наступило глубокое безмолвие, среди которого слышался только голос глашатая, выкрикивавшего изо всей горловой мочи хвалу своему повелителю и молившего Аллаха о его долгоденствии и благополучном царствии. Когда он кончил, шах обратился к Мамед-Хусейн-хану Мервскому, знатному вельможе и присяжному пииту, которого обязанность, при подобных торжествах, состояла в воспевании и прославлении шахских доблестей в самых пышных и льстивых выражениях.
Вслед затем Ермолов был приглашен в диван-ханэ, где поздравил шаха с праздником, а потом – к открытой галерее, чтобы удобнее любоваться зрелищем. Между различными потехами, вроде плясок со всевозможными кривляниями и гимнастических упражнений на канате, особое внимание обратили на себя три слона, с испещренными листовым золотом и серебром хоботами, которые очень искусно всходили по лестнице на террасу и снова по ней спускались.
Любуясь и потешаясь забавами, Фетх-Али-шах вместе с тем поддерживал с Ермоловым самый любезный разговор, уверив его, между прочим, что доверенность, какой он пользуется от своего государя, а равно и личные его достоинства дают ему полное право на такую же доверенность шаха.
Кончив беседу, шах удалился в свой гарем, с тем чтобы, спустя час, посетить палатку с царскими дарами, куда, в ожидании его, и отправились Ермолов и Мирза-Шефи. В этот короткий промежуток времени поднялся такой сильный вихрь, что едва не разметал все дары, спасенные только благодаря величайшим усилиям целой сотни феррашей, успевших ухватиться за веревки и удержать палатку. Когда ветер стих, шах послал главного своего евнуха Манучехр-хана узнать, не потерпели ли подарки какого повреждения, а вскоре и сам показался на дворцовой лестнице, сопровождаемый несколькими сыновьями и между ними Мамед-Али-Мирзой. Но едва только он дошел до приемной палатки, как должен был в ней укрыться, за страшной пылью, поднятой новым, несравненно сильнейшим, чем в первый раз, порывом ветра. Но вот пыль улеглась, воздух по-прежнему стал чист и прозрачен, и шах перешел в близстоявшую палатку. Пораженный богатством и изяществом представившихся ему даров, он как-то невольно остановился у самого входа и, только после изъявления Ермолову полного своего удовольствия, стал переходить от одного предмета к другому, рассматривая каждую вещь до мельчайших подробностей. Начав с хрустальных сервизов и взяв рюмку, он нашел, что она до того отчетливо и превосходно отделана, что может возбудить страсть к вину даже в мусульманине, которому оно столь запрещено пророком. Увидев тут же фарфоровую тарелку с изображением на ней русской девушки, он спросил: «Неужели в России и в самом деле так хороши женщины?» От фарфора он опять обратился к сервизам и, остановившись на подносе, выразил удивление, что такая большая вещь может быть отлита из стекла.
Но ничто, по-видимому, не поразило так сильно Фетх-Али-шаха, как громадных размеров зеркала. Никогда еще в жизни он не видел себя так хорошо, как в этот раз, и ничто, казалось, не могло сравниться с тем глубоким впечатлением, под которым он находился в данную минуту. «Мне было несравненно легче, – произнес он, – приобрести миллионы, чем этот подарок русского венценосца, который не променяю ни на какие сокровища в мире». И долго еще и неподвижно всматривался он в себя и в обливавшие его алмазы и бриллианты, в бесчисленных сияниях отражавшиеся в глубине волшебного трюмо. Все молчали, и никто не нарушал его самосозерцания. Но вот, как бы очнувшись, он думал было обратиться к другим вещам, но какая-то неведомая сила снова приковала его к месту. Прошло еще несколько минут. Наконец, превозмогая себя, он сделал легкое движение в сторону, еще миг, еще один только взгляд на зеркальную поверхность… и очарование исчезло…
На очереди были парчи и меха. Последние показались шаху ненатурального темного цвета. Но сомнение это тотчас рассеялось, когда Ермолов объяснил, что они выбраны самим государем.
– Значит, – спросил он, – к ним коснулась рука императора? – И, не дождавшись ответа, положил на один из мехов руку, как бы в залог того, сколь ему дорог союз с государем.
Полюбовавшись после того пирамидой с бесчисленными ящиками, наполненными разными предметами женского туалета, а также бронзовыми часами, изображавшими слона с механизмом, который, по его просьбе, три раза был приводим в движение, он обратился в заключение к бриллиантам. Затем, изъявив желание, чтобы перевозка вещей в Тегеран была поручена тому же чиновнику, который их доставил в Султанию, он простился с послом и удалился во дворец, куда за ним последовал и Мирза-Шефи.
Глава 8
Отсылка подарков к Мирзе-Шефи. Визиты Ермолова. Мамед-Али-Мир-за. Переговоры по делам. Конференция 12 августа. Отзыв Ермолова о Мирзе-Безюрге. Аудиенция у шаха. Праздник в честь Ермолова. Прощальный обед в посольстве и связанные с ним затруднения. Осмотр шахских сокровищ. Новая аудиенция у шаха. Обед у пизам-уд-доулэ
