И это больше всего поразило Джона Корта. Ведь такая способность предполагает участие памяти.
Не переставая наблюдать за нравами и привычками этого лесного племени, Джон Корт, Макс Губер и Кхами шли по улицам деревни.
Велика ли она, эта деревня? По всей видимости, ее окружность составляет не менее пяти километров.
Построенные руками вагди сооружения обнаруживали высокое искусство, свойственное птицам, пчелам, бобрам и муравьям. Если они и жили на деревьях, эти первобытные люди, умевшие думать и выражать свои мысли, то лишь потому, что их к этому подтолкнул атавизм.
— В любом случае у природы, которая никогда не ошибается, были свои резоны, чтобы заставить этих вагди перейти на воздушное существование, — размышлял вслух Джон Корт. — Вместо того чтобы ползать по нездоровой почве, куда не проникают солнечные лучи, они живут в чудесной и целительной атмосфере древесных крон…
Большинство чистых хижин, похожих на ульи, были распахнуты настежь. Женщины хлопотали по хозяйству, занятые примитивными домашними делами. Детей повсюду виднелось множество, грудных младенцев матери кормили грудью.
Что касается мужчин, то одни среди ветвей собирали фрукты, другие спускались по лестнице, озабоченные повседневными хлопотами. Некоторые уже возвращались с охоты или несли наполненные речной водой глиняные кувшины.
— Как же досадно, что мы не знаем языка этих аборигенов! — говорил Макс Губер. — Никогда мы не сможем побеседовать с ними, никогда не познакомимся с их литературой… Впрочем, я до сих пор еще не заметил муниципальной библиотеки… а также и лицея для мальчиков или для девочек!
Однако, если судить по услышанному от Ли-Маи, к вагдийскому языку примешивались туземные слова, и потому Кхами попробовал обратиться к мальчику с несколькими самыми элементарными фразами.
Увы! Ли-Маи, по-видимому, не понял решительно ничего. Но ведь он произнес слово «нгора», когда лежал на плоту. А Лланга уверял, что узнал от его отца название деревни Нгала и имя вождя — Мсело-Тала-Тала.
Наконец длившаяся около часа прогулка завершилась — проводник и его спутники достигли окраины деревни. Там возвышалась более солидная хижина. Ее устроили меж ветвей огромного шелковичного дерева, фасад был зарешечен тростником, а высокая крыша терялась в листве.
Была ли эта хижина королевским дворцом, святилищем колдунов, храмом духов, какие есть у большинства диких племен в Африке, в Австралии, на островах Тихого океана?..
Представился случай вытянуть из Ли-Маи несколько более точных сведений.
Взяв мальчика за плечи и повернув его лицом к хижине, Джон Корт спросил:
— Мсело-Тала-Тала?
Утвердительный кивок головы был ему ответом.
Итак, здесь проживал вождь деревни Нгала.
Без лишних церемоний Макс Губер направился прямиком к вышеупомянутой хижине.
Выражение лица ребенка мгновенно изменилось, он с неподдельным ужасом ухватился за Макса Губера. Но тот высвободился и продолжил свое шествие, многократно повторяя:
— Мсело-Тала-Тала!.. Мсело-Тала-Тала!..
В тот самый момент, когда Макс Губер достиг хижины, ребенок бросился к нему и буквально вцепился в европейца, не давая ему сделать больше ни шагу.
Так что, значит, запрещено приближаться к королевскому жилищу?
В самом деле, будто из-под земли возникли двое часовых и, потрясая оружием похожим на топор из железного дерева и дротик, загородили вход.
— Ну и ну! — воскликнул Макс Губер. — Да здесь, в дремучем лесу Убанги, как и повсюду, словно в столицах цивилизованного мира, гвардейцы, стражники, телохранители перед дворцом, и каким дворцом… Его Величества обезьяночеловека!
— Чему же вы удивляетесь, мой дорогой Макс?
— Ну ладно, если мы недостойны лицезреть монарха, то попросим у него аудиенции в письменном виде…
— Хорошая идея… — потешался Джон Корт. — Если эти дикари так разговаривают, то могу вообразить, как они читают и пишут! По-моему, они еще не достигли той степени цивилизации, которая понуждает родителей отправлять своих детей в школу… Перед ними самые темные туземцы Судана и Конго, вроде шиллуков, фундов, данкас, мобуту, — настоящие светочи разума!
— Увы, Джон, я понимаю, что это бесплодная затея. Да и как написать людям, если не знаешь их языка…
— Предоставим малышу вести нас, — сказал Кхами.
— Разве ты не сможешь узнать хижину его родителей? — спросил Джон Корт у Лланги.
— Нет, мой друг Джон, — отвечал мальчик. — Хотя… может быть… Но Ли-Маи отведет нас туда. Надо следовать за ним.
И, подойдя к малышу, Лланга показал рукой в левую сторону.
— Нгора, нгора… — повторил он.
Ребенок, без сомнения, понял его: он утвердительно кивнул. Джон Корт прокомментировал:
— Это указывает на то, что знаки отрицания и утверждения выражаются инстинктивно и что они одинаковы у всех людей…
[195]
Еще одно доказательство, что эти дикари стоят близко по своему развитию к человеку…
Несколько минут спустя они подошли к более затененному кварталу деревни, где вершины деревьев плотно смыкали свою листву.
Ли-Маи остановился перед чистенькой глинобитной хижиной, крытой большими листьями бананового дерева, очень распространенного в африканских лесах. Именно такие листья использовал проводник для сооружения тента на плоту.
Дверь в хижину была открыта.
Ребенок указал рукой на домик, и Лланга узнал его.
— Это здесь, — сказал он.
Домик состоял из одной комнаты. В глубине — постель из сухих листьев, которые можно легко менять. В углу — несколько камней, служащих очагом, где горели головешки. Вся домашняя утварь две-три тыквенные бутылки, глиняный кувшин с водой и два горшка из того же материала.
Эти лесные дикари еще не изобрели вилок и ели с помощью пальцев. Там и сям на дощечках, прикрепленных к стене, и в других местах — разные плоды и корешки, кусок жареного мяса, полдюжины ощипанных птиц, очевидно, к ближайшей трапезе, и развешанные на больших колючках вместо крючков полоски растительной ткани.
Мужчина и женщина поднялись со своих мест в тот момент, когда Кхами и его спутники переступили порог хижины.
— Нгора!.. Нгора!.. Ла-Маи… Ла-Маи! — твердил ребенок.
И впервые добавил, как если бы желал быть лучше понятым:
— Vater… Vater!..
Слово «отец» он произнес по-немецки, правда, очень плохо. А впрочем, что может поразить сильнее, нежели немецкое слово в устах подобных существ?
Едва переступив порог, Лланга подбежал к женщине, и она раскрыла ему объятия, прижимая мальчика к себе и нежно лаская его рукой. Так она выражала ему признательность за спасение своего ребенка.
