«Ребенок должен иметь право голоса относительно того, что происходит у него в желудке, что он носит, как проводит свободное время и за что отвечает у себя в классе», – пишет эксперт по вопросам воспитания детей Нэнси Самалин
[863]. Но далеко ли простирается это право? В каком возрасте и по каким вопросам дети должны принимать собственные решения (или вместе со взрослыми)? Ответ такой: никакой точной формулы на этот счет заранее вывести невозможно. В «должностной инструкции» родителей главное место отводится необходимости изо дня в день устанавливать правильный баланс.
Взрослые должны тестировать способность ребенка принимать решения и убеждаться, что он обладает требуемыми для этого навыками. Но также они должны быть готовы к противоречивой реакции со стороны детей, не привыкших пользоваться свободой выбора. Такого рода реакции чаще всего возникают, когда учитель предлагает возможность выбора ученикам, которые привыкли к тому, что ими постоянно руководят. Во-первых, дети могут просто воспротивиться этому и возмущенно доказывать, что не обязаны решать вопросы, касающиеся учебной программы и школьных правил. Такая попытка «бегства от свободы», как называл это Эрих Фромм
[864], дарит учителю шанс поговорить с детьми о том, кому на самом деле принадлежит класс, каково это, когда тобой все время командуют, а также на другие темы, обсуждавшиеся выше в этой главе.
Во-вторых, дети могут недоверчиво отнестись к предложению учителя и захотят удостовериться в его серьезности, для чего начнут выдвигать заведомо непригодные предложения: а вдруг он снова заберет в свои руки бразды правления и тем подтвердит их сомнения, что все было сделано только для вида. При том что часть предложенного учениками может быть попросту неисполнимой, преподавателю в большинстве случаев придется соглашаться с идеями, не представляющимися ему разумными, и предлагать классу следовать им какое-то время, а затем еще раз обсудить, работает ли это.
В-третьих, дети могут предложить то, чего, по их мнению, как раз и ожидает от них учитель (или что-то, услышанное ими от других взрослых). Например, на просьбу предложить общие положения по поведению в классе третьеклассник может процитировать правило: «Мы должны держать руки при себе». Такое вполне может случиться, поскольку дети стремятся порадовать нас, или потому, что не до конца поверили, что учитель действительно хочет услышать их мнение, или потому, что никто не помог им вникнуть в суть процесса принятия решений
[865]. А для преподавателя будет большим соблазном великодушно согласиться с предложением ребенка и в душе хвалить себя, какой он молодец, что позволил детям сделать выбор и принять правила, которые его устраивают. Увы, повторять за кем-то не означает делать выбор. Учитель должен в этот момент прерваться и поговорить с детьми о разнице между тем, чтобы говорить то, что кто-то желает услышать, и тем, чтобы говорить что-то, даже не будучи уверенным, как на это отреагирует тот, к кому обращаешься, и подчеркнуть, что в данном случае он ожидает от своих учеников именно второго, а не первого.
Такие реакции могут возникать и дома, особенно если родитель вдруг переключился с авторитарного стиля обращения на демократический
[866]. Однако сопротивление ребенка – не единственная проблема, с которой взрослым предстоит иметь дело. Более серьезный вопрос в том, способны ли сами взрослые выпустить из рук бразды контроля. Некоторые могут быть просто не готовы к трансформации характера отношений взрослый/ребенок, которую повлечет за собой предоставленное детям право делать собственный выбор. В таких случаях взрослый может снова перехватить у ребенка право принимать решения на том основании, что тот не способен сделать «правильный» выбор (то есть предпочтительный для взрослого). Этим родитель или учитель не только не поддерживает автономию ребенка, но может и вызвать его серьезное возмущение.
Между тем другие взрослые дают детям право делать выбор, которое с самого начала имеет жесткие ограничения или иллюзорный характер. Не раз слышал, как некоторые родители и учителя гордо объявляли о готовности передать детям право решения в делах, конечный результат которых взрослым более или менее безразличен. Конечно, при этом родители и учителя нисколько не поступаются контролем, и это только первый шаг к настоящей автономии. Куда разумнее выглядит решимость передать детям право решать в значимых вопросах, где нам действительно очень важно принятое ребенком решение, но мы все равно соглашаемся добровольно отказаться от своей власти в его пользу. Как говорит один педагог: «Значительная часть контроля, которым мы обладаем как учителя
[867], по-хорошему принадлежит детям, и только боязнь мешает нам передать его им»
[868].
Наконец, существует еще одна практика, откровенно коварная, когда детям позволяют думать, будто это они решают, хотя у них нет на то реальной власти. (Эту тактику мы обсуждали в контексте манипуляций работодателя, когда у сотрудников создают чисто субъективное ощущение, что они что-то решают в том, что касается их работы, см. главу 10.) Недавно я слышал, как известная активистка в области защиты детей и образования вспоминала о работе школьным учителем. Она говорила о девочке, которая постоянно и открыто старалась подорвать ее авторитет, и заметила с улыбкой: «Мне пришлось быть более искусным оппонентом, чем она». Ее замечание наводит на мысль, что не было никакого диалога, а лишь чистая манипуляция. На то она и взрослый человек, чтобы ей хватило ума скрыть истинную суть того, о чем она рассказывала.
