Синтия обладала потрясающим комическим талантом и в точности изобразила викария.
Мы еще утирали слезы от смеха, когда Синтия внезапно отодвинула стул и вскочила на ноги. Кто-то вошел на кухню и остановился у меня за спиной.
– О! Я тебя не видела, – сказала она. – Ты меня напугал!
– Прости, Синтия, – был ответ, – я не хотел. Я просто…
– Флавия, – перебила его Синтия, – познакомься с моим старым добрым другом.
– Мы уже встречались, – сказала я, разворачиваясь на стуле и протягивая руку Хилари Инчболду.
Трудно описать, что произошло дальше. Во-первых, почти невозможно выразить словами, каково это – сидеть в жаркой кухне в доме викария за столом, накрытым клетчатой скатертью, ждать, пока в духовке поспеет обед, в обществе живой легенды и, я не побоюсь это сказать, практически бога.
Кто не видел рисунки этого милого кудрявого мальчика – в позе любопытного исследователя; гоняющего гусей по двору абордажной саблей? На плоту из досок посреди затопленного луга со снятой с сушилки палкой вместо шеста?
Хилари Инчболд не сильно изменился с тех пор. Он стал крупнее и старше, чем на тех знаменитых иллюстрациях, и одновременно как будто уменьшился.
Он утратил уверенность.
Я наблюдала, как он по-птичьи клюет пирожное, и его непокорная грива преждевременно поседевших волос придавала ему вид пожилого какаду: явный регресс со времен детства, когда он производил впечатление будущего покорителя всего мира.
«Так вот он какой, мир Криспиана Крампета?» – думала я. Грустно, с какой стороны ни посмотри. Есть ли у него дети, счастливы ли они?
Мы обменялись парой фраз о погоде и цветах в церкви, но во время неловкого разговора я все время чувствовала какие-то подводные течения между Синтией и Хилари Инчболдом. В воздухе, словно дым осенних костров, повисли невысказанные слова.
«О нет! – подумала я. – Только не это!»
Любовь принимает диковинные формы, насколько я узнала – или подслушала. Особенно в тесном мирке деревни, где близкая дружба и одиночество ходят рука об руку. Хилари – чужак, но, наверное, для жены викария, этой Рапунцель, распускавшей свои волосы только для огородников и пастухов, которые не узнают бриллиант, даже если сунуть им его под нос, это даже увлекательнее.
Во-первых, Хилари и Синтия были друг с другом слишком вежливы. Во-вторых, они оба покраснели.
Мое сердце проваливалось все глубже и глубже, тонуло, словно каноэ в болоте.
Викарий будет убит горем, когда узнает. Выбросится с крыши колокольни и рухнет прямо на острый железный забор, окружающий могилу Арабеллы Дарлинг, приходской старой девы, которая «умерла, восхваляя Господа, двадцать девятого ноября тысяча семьсот шестьдесят седьмого года. Аминь. Аминь. Аминь».
Я чувствовала острый стыд за Синтию – более острый, чем когда-либо за себя, и, должно быть, это отразилось на моем лице.
Спустя некоторое время беседа умерла, и я осознала, что Синтия и Хилари пристально смотрят на меня.
Я заерзала на стуле. Не знала, что делать. Ментально я была связана по рукам и ногам. Меня погрузили в неизвестную мне доселе сферу жизни, и я боялась утонуть из-за своего невежества.
А потом Синтия рассмеялась.
– Флавия, милочка, – сказала она. – Мы с Хилари – старые друзья. Мы знакомы с пеленок. Мы встретились, чтобы поделиться нашими печалями.
Как будто прочитала мои мысли.
Я и до этого испытывала затруднения, но сейчас пришла в полнейшее замешательство. Надо откатиться назад и сделать вид, что я не думала о том, о чем она подумала, что я думала.
Я без слов переводила взгляд с одной на другого.
– Расскажи ей, Синтия, – попросил Хилари. – Давай. Я не возражаю.
«Нет! Нет! Нет! – вопил мой мозг. – Я не хочу знать! Оставьте себе свои секреты».
Я закрыла уши руками и взглядом умоляла их молчать.
Синтия через стол протянула мне руки, словно я – утопающий, а она – спасательный жилет.
Я изо всех сил вцепилась в нее.
Где эта женщина берет силы? Когда-то, несколько лет назад, Синтия вызывала у меня жалость. Какая я была глупая! То, что я считала слабоволием, оказалось самой гибкой сталью. Неудивительно, что моя мать Харриет так ее любила.
– Хилари потерял близкого человека, – сказала Синтия. – Мы подумали, ты уже догадалась.
Хилари! Потерял близкого человека? О чем она? Отец его давно умер, а мать…
Это интересная тема. Если она жива, она удивительно успешно умудряется скрываться от прессы.
Может, я сошла с ума? Может, я случайно провалилась в другой мир, где верх – низ, низ – верх и время идет в обратную сторону?
Но всю свою жизнь я буду помнить бледного щуплого мужчину-мальчика, Криспиана Крампета, который наклонился ко мне и произнес тихим, словно воспоминание о летнем ветерке, голосом:
– На самом деле Роджер Сэмбридж – это Оливер Инчболд. Мой отец.
15
Я бы отдала все на свете, лишь бы сказать: «Я так и знала», но нет. Я потерпела поражение.
Какую медаль я бы повесила себе на грудь, если бы могла уронить бомбу прямо к ногам инспектора Хьюитта: «Кстати, инспектор, на случай, если вы вдруг еще этого не выяснили, резчик по дереву Роджер Сэмбридж – на самом деле всемирно известный писатель Оливер Инчболд».
«Что?!» – запротестовал бы он, и если бы инспектор носил монокль (к сожалению, не носит), он бы выскочил у него из глаза, как пробка.
Я бы скромно улыбнулась и позволила ему приписать себе все лавры – как обычно и делаю.
Но этому не суждено случиться. Я потерпела неудачу и на секунду почувствовала, как будто меня окунули в ведро с помоями.
И одновременно я пришла в крайнее возбуждение. Если Роджер Сэмбридж – на самом деле Оливер Инчболд, это многое объясняет.
Мне хотелось сказать: «Я подозревала», чтобы спасти остатки моей гордости, но какая-то неведомая сила заставила меня сдержаться.
Я сказала только:
– Какой кошмар, мистер Инчболд. Мои глубокие соболезнования.
Я с отвращением слушала свои тихие неискренние слова, такие же искусственные, как черный бархат на похоронах.
Что со мной происходит? Какой чужак завладел моим ртом? Неведомое фантастическое существо, проникающее в легкие и мозг, как в кино?
– Спасибо, Флавия, – ответил Хилари. – Ты чрезвычайно добра. Синтия рассказывала, что ты потеряла мать. Твое сочувствие очень важно для меня.
Меня словно молнией ударило.
«Тысяча чертей!» – подумала я. Вот как это работает? Может, я все эти годы занималась не тем?
