Но Говард никогда не возражал: слава есть слава.
– Попросите, пожалуйста, мистера Стокера выйти ко мне. Я бы хотела поговорить с ним.
Я знала, что Тулли не так снисходителен, как Рози, когда дело касается закона.
Говард внимательно рассматривал свои ногти. Ради таких моментов он и жил на свете: хоть на секунду почувствовать себя сильным мира сего.
– Зависит от времени, – ответил он.
Я взглянула на воображаемые часы.
– Около часа дня.
– Ха! – воскликнул Говард. – А ты редкая штучка, да, Флавия де Люс!
– Селаб дустекафеино, – мило сказала я, прибегнув к сложной тактике, скорее даже к колдовству, которое я порой использую, когда кто-то позволяет себе вольности. Люди никогда не знают, что ответить. И это работает. Говард уставился на меня, как будто у меня внезапно выросла вторая голова.
Он скрылся в пабе. Через несколько секунд на улицу, вытирая руки передником, неторопливо вышел Тулли. Он поздоровался легким кивком.
– Доброе утро, вернее, добрый день, мистер Стокер. Не могли бы вы помочь мне? Я пытаюсь связаться с профессором Карлом Хайнцем Хайдекером. Это знаменитый химик, лауреат Нобелевской премии, если не ошибаюсь, и мне довелось узнать, что он проводит отпуск в наших краях. Я подумала, что даже если он не остановился в «Тринадцати селезнях», он мог заходить в паб.
Маловероятно, поскольку я только что придумала профессора Хайдекера.
Тулли подозрительно меня рассматривал, впрочем, как всегда.
– Я не знаю, как выглядит профессор Хайдекер, – продолжила я, – но мне довелось видеть незнакомого джентльмена, который помогал вам починить окно, и…
– Это не ваш профессор, – отрезал Тулли.
Люди всегда так торопятся указать вам, что вы не правы, что не могут дождаться, когда вы закончите предложение.
– Это мистер Хилари, и он не химик. Не могу даже представить, чтобы он пачкал руки, – сказал Тулли, глядя на мои ладони, которые носили следы экспериментов, проведенных мною после возвращения домой.
Мистер Хилари! Хилари Инчболд остановился в «Тринадцати селезнях» под чужим именем!
Или Тулли просто называет его по имени?
– Мистер Хилари? – переспросила я.
– Мистер Персиваль Хилари, – сказал Тулли. – Из Лондона.
Все сходится! Кто может забыть пингвина Персиваля из «Лошадкиного домика»? Он сбежал из лондонского зоопарка, заблудился и, проходя мимо Музея восковых фигур мадам Тюссо и штаб-квартиры Шерлока Холмса на Бейкер-стрит, останавливался и танцевал павану на тротуаре. А потом его нашли в Гайд-парке, где он катался с детьми на лодке по Серпантину
[20].
«Мистер Хилари» – это явно Хилари Инчболд. Вне всякого сомнения.
Но если он остановился в «Тринадцати селезнях», то как же он оказался в шкафу в доме Лилиан Тренч, расположенном, не могу не заметить, прямо через дорогу от Торнфильд-Чейза, где его отец Оливер Инчболд жил под именем Роджера Сэмбриджа?
Загадка, способная поставить в тупик самый острый ум.
– Хорошо, благодарю вас, мистер Стокер, – сказала я. – Простите, что побеспокоила. О, кстати, передавайте привет Мэри. Я не видела ее со времени своего возвращения.
Мэри – дочь Тулли, оказавшая мне значительную помощь в деле Горация Бонепенни
[21].
Лицо Тулли налилось кровью. На секунду я подумала было, что сейчас он отвернется и захлопнет дверь у меня под носом.
– Думал, ты слышала, – ответил он. – Это все знают. Она уехала.
– Уехала?
– Да. И Кроппер с ней.
Иногда меня можно застать врасплох, но редко до такой степени, как сейчас.
– Уехали? Мэри и Нед? Когда? Почему?
Я не верила своим ушам.
– Пару дней назад. В то же утро, когда Сэмбриджа нашли мертвым. Парень обменялся парой слов с мистером Хилари в баре, и разбилось окно. Вызвали полицию. Утром парень исчез, и она вместе с ним.
Такое впечатление, что он не может заставить себя назвать дочь по имени.
– Кто-то пострадал? – не сдержалась я.
– Да-а, – протянул Тулли, и в его голосе послышался акцент, от которого он давно избавился. – Я.
С трагическим выражением лица он посмотрел по сторонам, потом отвернулся и побрел в дом.
Секунду спустя со стороны бара явился Говард Картер.
– Тебе не следовало спрашивать его об этом, – сказал он. – Ты разбила его сердце.
16
Во главе стола возлежали останки жареного цыпленка, напоминая обломки «Гинденбурга»
[22].
Я опоздала на ужин.
Ундина сделала огромные глаза, когда я села и потянулась за десертом – очередным шедевром миссис Мюллет, который мы между собой именуем пудингом-студнем. Одному богу известно, что она туда кладет, но сегодня у пудинга был привкус копченой селедки.
– Нед Кроппер сбежал с Мэри Стокер, – сказала я Фели. – Я подумала, что тебе может быть интересно.
– Ты меня с кем-то путаешь, – ответила Фели.
– О горе! – воскликнула я, приложив тыльную сторону ладони ко лбу. – Прощайте, просроченные конфеты и помятые валентинки!
Когда мне нужна информация, я бываю безжалостна.
Но Фели не попалась на крючок. Она уже сосредоточила внимание на двух парных зеркалах в противоположных концах столовой, в которых она могла одновременно видеть лицо и затылок. Соблазн оказался слишком сильным, и она начала всячески крутить головой, чем напомнила мне попугая, изучающего свое отражение в игрушечном зеркальце. «Умница Полли!» – чуть не ляпнула я.
Мне всегда казалось, что зеркала – очень грустная штука, потому что они удваивают место в доме, которое должно быть заполнено любовью. Мы не отдаем должное людям, которые закрывают зеркала простынями.
Я вздрогнула и стряхнула с себя эту мысль, как собака стряхивает воду.
Ундина отдирала грязь с подошв своих туфель и раскладывала ее на тарелке. По крайней мере, она занята делом.
– Даффи, – спросила я, – ты когда-нибудь слышала о призраках?
