– Трам-пам-пам! Трам-пам-пам! Явился посетитель! Мисс Флавию де Люс ждут у входа!
Я не смогла не рассмеяться.
– Если у посетителя сачок для ловли бабочек, он пришел к тебе, а не ко мне, – сказала я.
– У посетителя нет сачка для чешуекрылых бабочек, – возразила Ундина прекрасно поставленным драматическим басом. – Его зовут Джеймс Марлоу. И у него есть нож.
18
Ундина была права. У него нож. Ну или что-то похожее на нож.
– Отправляйся к себе в комнату, Ундина, – сказала я. Невероятно, но она меня послушалась.
И я осталась наедине с вооруженным мужчиной.
Джеймс Марлоу стоял в вестибюле, откинув голову и глазея на потолок с таким видом, словно это купол Святого Павла. Гость был невысок и коренаст, обладал бочкообразной грудью и такими бицепсами, по которым было понятно, что он часто карабкается по веревкам.
Он расстегнул зимнее пальто, и я заметила, что под ним надет поношенный синий костюм с полосатым галстуком какой-то непрестижной школы. Перестав рассматривать вестибюль, он уставился на меня совиным взглядом сквозь круглые очки в черной оправе.
Я подумала, что эти очки он носит скорее для представительского эффекта, чем из реальной необходимости, судя по всему, линзы очень слабые. Однако я восхитилась его наглостью, поскольку сама нередко прибегала к такому же приему, когда хотела вызвать сочувствие или притвориться слабой.
Насколько я поняла, ему лет восемнадцать или девятнадцать.
– Мисс де Люс? – вопросительно произнес он, протягивая ладонь-лопату.
Я пожала его руку, откровенно разглядывая предмет, который он держал в другой руке и который вовсе не был похож на мои представления о нем. Я думала, это будет стандартный бойскаутский нож с черно-белой ручкой, сделанной из рога, и с приспособлениями на все случаи жизни – отверткой, штопором, консервным ножом, крючком и зубцом для выковыривая камней из лошадиных подков.
Вовсе нет: предмет, который он протянул мне на носовом платке, представлял собой узкий стальной клинок с деревянной рукояткой. Его квадратное лезвие заканчивалось прямоугольным острием, напоминая скорее резец, чем нож, и я была вынуждена признать, что никогда такого еще не видела.
– Это инструмент для резьбы по дереву, называется стамеска, – сказал гость. – Я нашел его рядом с тем, что осталось от мистера Инчболда.
Я хотела завопить «Яру-у-у!», но, проявив невероятное самообладание, сдержалась.
– Положите его в карман и следуйте за мной, – велела я.
Конечно, я нервничала, приглашая незнакомца в свою святая святых, особенно человека с холодным оружием, но мне нужно поговорить с ним, не опасаясь, что нам помешают или подслушают. Во дворе слишком холодно, остается только лаборатория. Придется рискнуть.
– Садитесь, – я махнула рукой в сторону плетеной ивовой табуретки. Наверное, именно так говорил бы помощник Эдгара Уоллеса – твердо, но дружелюбно. Я не хотела испугать его.
Я устроилась за старым дубовым столом дядюшки Тара.
Глаза Джеймса Марлоу просканировали помещение, как два фонаря, расширившись при виде научного оборудования и огромного количества мензурок. У него только что челюсть не отвисла.
– Я подумал, лучше лично привезу фотографии, – сказал он, кладя их на стол. – Вместо того чтобы посылать по почте. Подумал, мистер Уоллес оценит…
– Наверняка, – перебила его я. – Но сначала я хочу, чтобы вы все мне рассказали. Хочу сформировать свое собственное впечатление. – Как инспектор Хьюитт, подумала я. – На фотографии посмотрим позже.
Он с сомнением взглянул на меня.
– Вы кажетесь ужасно юной для помощника мистера Уоллеса, – заметил он.
Я сурово взглянула на него.
– Скаут Марлоу, если бы я не пользовалась абсолютным доверием мистера Уоллеса, я вряд ли оказалась бы на этом месте.
Никакой логики в моих словах не было, но свое дело они сделали.
– Простите, – сказал он. – Зовите меня Джеймс.
– А вы можете обращаться ко мне Флавия. – Я слегка смягчилась, подбадривая его. – Расскажите мне все своими словами. С самого начала, будьте добры.
Я извлекла из ящика чистую записную книжку и взяла карандаш.
Джеймс несколько раз открыл и закрыл рот, нервно облизывая губы. Но ничего не сказал. Я слишком давлю на него?
Я подбадривающе приподняла бровь.
– Когда будете готовы, – сказала я и скупо улыбнулась.
– Остров Стип-Холм, – начал Джеймс, – расположен в Бристольском заливе примерно в пяти милях от Уэстон-сюр-Мэра. Диаметром в полторы мили, он возвышается над уровнем моря на двести футов…
Он говорил как рассказчик в этих ужасных документальных фильмах, которые показывают в кино перед тем, как наконец перейти к Борису Карлоффу, и я догадалась, что он уже не раз излагал эту историю.
– Постойте, – вмешалась я. – Мистера Уоллеса интересует мнение людей. К географии мы перейдем позже. Начните с трупа и затем перейдите к тому, что было дальше.
– Это было ужасно! – сказал он, и по его внезапной бледности я поняла, что он перенесся к моменту, когда совершил свое жуткое открытие. – Сначала я, видите ли, не понял, что это. Куча старых тряпок, валяющаяся кость – я чуть не наступил на нее. – Он тяжело сглотнул. – Я приплыл туда один на маленькой лодке, чтобы нанести на карту викторианские фортификационные укрепления и поизучать повадки серого зуйка и ржанки – мне это было нужно, чтобы получить значок наблюдателя за птицами. Меня всегда интересовали перелетные…
– Труп, – напомнила я.
– Это было ужасно, – повторил он. – Чайки, понимаете, когда они нападают… Череп без глаз… На солнце поблескивали частицы хрящей… наверное, это была соединительная ткань. Тошнотворное зрелище.
Соединительная ткань? Это уже интереснее. Эдгар Уоллес гордился бы мной.
Неудивительно, что семью Инчболда не допустили к опознанию тела!
Я записала слова Джеймса в блокнот, стараясь сделать это как можно более точно.
– Честно говоря, – добавил он, – меня стошнило. Но в газетах об этом не написали.
Я сочувственно кивнула. И вспомнила, что в то время, когда Джеймс давал интервью «Телеграф», его слова звучали довольно сухо. Он больше восхищался повадками черных ворон и сумасшествием, которое охватывает птиц в сезон гнездования.
А в интервью «Лондон Ивнинг Стандард» он говорил о том, что лорд Баден-Пауэлл рекомендовал делать зарисовки трупов.
Не похоже на слова мальчика, который только что лишился содержимого желудка.
Или я слишком сурова с ним?
Странно, но я продолжала думать о нем как о мальчике. Хотя Джеймс Марлоу, в этот самый момент сидящий в моей лаборатории, был уже почти мужчиной, во время описываемых событий ему было всего четырнадцать лет.
