– Их спроектировал тот же человек, который создал пилоны для моста Харбор-Бридж в Сиднее, – фыркнув, сказала Милдред, и я с умным видом кивнула.
Войдя в здание, мы поинтересовались, куда нам идти, и начали пробираться сквозь толпы людей по лабиринту ярко освещенных коридоров. Шум, производимый огромным количеством машинисток и шаркающими по мрамору туфлями, оглушал.
– Вот мы и пришли, – сказала Милдред, постучав в дверь со стеклянным окном.
В ответ тишина.
Еще раз постучав, она открыла дверь.
– Финбар Джойс? – уточнила она.
Я представляла Финбара Джойса пожилым морщинистым репортером в мятом макинтоше. В зубах сигарета, в руках – блокнот и карандаш.
Он оказался крупным молодым человеком во фланелевом костюме. Из-под кремового свитера выглядывал оранжево-синий галстук. Он скорее напоминал богатого рыбака в отпуске, чем репортера с Флит-стрит. Единственными признаками разгульного образа жизни были покрасневшие глаза и круглый живот, напомнивший мне надутый ветром парус.
– Милдред Баннерман, – представилась Милдред. – Мы говорили по телефону.
– А, чудесная миссис Баннерман, – отозвался Финбар, не вставая из-за стола и даже не поднимая взгляд. – Дело Инчболда.
Он взмахнул в сторону парочки подозрительного вида стульев.
– Вы его знали, полагаю, – продолжила Милдред.
– Я писал о его смерти, – ответил Финбар. – Не могу сказать, что я знал его, нет. Мы пересекались с великим человеком в клубах раз или два. Еще пару раз чокались бокалами. Мир книг и газет невелик, хотя вы можете думать иначе.
Хотя он обращался к Милдред, смотрел он на меня.
– Это моя знакомая Флавия де Люс, – представила меня Милдред.
– А! Сильвия Сайленс, девочка-детектив
[26]. – Финбар ухмыльнулся. – Разумеется, я о тебе знаю. Твое имя не раз звучало в этом кабинете. Например, в связи с делом о похищении почтовой марки
[27]. Если я не ошибаюсь, его величество король подумывал даровать тебе орден Подвязки.
Я покраснела. Не люблю, когда незнакомые люди обсуждают мои личные дела.
– Так вот, Оливер Инчболд.
– Именно, – сказал Финбар. – Полагаю, нянюшка взрастила тебя на «Лошадкином доме».
Я сразу поняла, что это оскорбление. Не спущу его с рук этому самодовольному писаке.
– Да, мистер Джойс. Полагаю, вас тоже.
– Тысяча чертей! Я сейчас зарыдаю! – воскликнул Финбар. – Туше! Аллилуйя! Вы подсунули мне настоящую мину, мисс Баннерман. Больше, чем я ожидал.
Чем он ожидал? Я удивилась. Разве Милдред не говорила, что он продаст душу за пару соверенов и пинту «Гиннесса»? Что она пообещала ему за правду об Оливере Инчболде?
– Миссис Баннерман, – поправила его Милдред.
Я улыбнулась ей. Мы с ней одной крови.
– Вы были на месте его гибели? – спросила я.
– Да, меня туда отправил старик Бартлби, мой редактор. Вернее, сослал. Так что железный зверь увез меня по Большой западной железной дороге в Уэстон-супер-Мэр, откуда я проследовал в…
– Расскажите мне о трупе, – перебила его я. Грубо, но что делать. Я устала слушать его болтовню.
– А, труп. – Его лицо внезапно посерьезнело, и он сделал глубокий вдох. – Кости, плоть и перья – как будто ангел рухнул с неба.
Вот это репортаж! Не помню, наличествовала ли у ангелов плоть, но его слова – это самый сок журналистики. От восхищения у меня слегка приоткрылся рот.
– Но в статье вы писали не так, – заметила я.
– Нет. Когда владелец платит за слово, ты должен писать то, что велено.
Неожиданно мне стало жаль Финбара Джойса.
– Владелец? – переспросила я.
– Лорд Раффли. Человек, которому мы принадлежим душой и телом и который дарует нам пищу или предает забвению.
– Вы очень честны с нами, мистер Джойс, – тихо произнесла Милдред.
Взгляд Финбара переместился на ее лицо, медленно, словно свет маяка в ночи.
– Временами, миссис Баннерман, – ответил он, – честность – это единственный вариант.
– Вы хотите сказать, что лорд Раффли помешал вам написать статью так, как вы хотели?
– Я говорю, что Флит-стрит – суровая хозяйка. Не больше и не меньше.
– О да, – согласилась Милдред.
Я тут же вспомнила, что Милдред находилась под таким прицелом прессы, как немногие из людей. Когда ее обвинили в убийстве, сотни тысяч камер устремили на нее обвиняющие взгляды, и на всех фотографиях она выглядела жестокой, изможденной и виновной.
Но зачем она ему это говорит? Какой в этом смысл? Я переводила взгляд с его лица на ее, пытаясь найти ответ.
– Вы знакомы! – воскликнула я, когда меня осенило. – Вы давние приятели!
Весь этот спектакль с мисс Баннерман и миссис Баннерман был разыгран исключительно для меня.
Зачем же тогда они раскрылись?
– Было время, – сказала Милдред, – когда Финбар был… был…
– Спасательным кругом в бушующем море, – с ухмылкой договорил Финбар. – Скалой… Сигнальной ракетой в ночи… Уютным одеялом…
– Угомонись, Финбар, – перебила его Милдред, и мы все рассмеялись.
Теперь, когда их тайна вышла наружу, комната стала более приятным местом: настолько более теплым, что я сняла пальто и повесила его на крючок рядом с плащом Финбара.
– Каким он был? – поинтересовалась я. – Имею в виду, Оливер Инчболд.
– Блестящим. Скользким. Хрупким, как иногда говорили. Ходячим зеркалом: куском стекла, которое все отражает и не показывает, что у него внутри.
– Агрессивным? – уточнила я.
– А! Ты тоже об этом слышала.
– Кто его любил?
Финбар засмеялся коротким смехом, похожим на лай лисы.
– Что за вопрос! Нет, чтобы спросить: «Кто его ненавидел?», как обычно спрашивают мужчины в мятых костюмах с наручниками на поясе. Приглядывай за этой девочкой, Милдред. Она – угроза для убийц.
Угроза для убийц? Мне по душе это определение. Если я когда-нибудь обзаведусь визитными карточками, на них под изображением вечно бдительного глаза будут написаны эти слова в качестве девиза.
– Мистера Инчболда убили? – спросила я.
– Кто знает? – ответил Финбар. – Аутопсия ничего не показала. Труп слишком долго находился на острове, перед тем как его обнаружили.
