– А чайки? – продолжила я.
– Этой теории ничто не противоречило, – сказал Финбар, – если не считать того, что раньше такого не случалось, но от этого она не становится неправдоподобной. На самом деле эту мысль высказал владелец.
– Лорд Раффли? Как?
– Так устроен мир, – ответил Финбар. – Знаменитый человек, умерший на острове от сердечного приступа, – эта история продаст многотысячный тираж газет. Но тот же человек, которого насмерть заклевали обезумевшие чайки, – эта история принесет миллионы.
– Отвратительно, – сказала я.
– Добро пожаловать в жестокий мир, Флавия де Люс, – отозвался Финбар. – Желаю приятно провести время.
– Кто его любил? – повторила я свой вопрос.
– Что ж… никто, – ответил Финбар. – Кроме той женщины из издательства. Как там бишь ее звали?
– Конгрив, – подсказала я. – Луиза Конгрив.
– Конгрив! Точно, она самая. Она была его личной помощницей, девочкой на побегушках, мальчиком для битья, козлом отпущения – всем вместе. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление.
Как странно, подумала я. Луиза Конгрив не производила впечатление человека, который согласен быть козлом отпущения. А мальчики для битья не учат танго, или чем она с ним занималась, Уинстона Черчилля.
Или я не права?
Может быть, в жизни есть темные стороны, которые мне еще не известны.
Мне не нравится эта мысль, но в то же время мне не нравится мысль о том, что таких сторон нет.
К этому времени я прониклась симпатией к Финбару Джойсу. Возможно, я неверно судила о нем. Мне очень хотелось сказать ему, что тело, которое он видел на Стив-Холме, не принадлежало Оливеру Инчболду. Но я как-то умудрилась придержать язык за зубами.
Я давно поняла, что расследование – это карточная игра. Не стоит открывать свои карты другим игрокам – например, инспектору Хьюитту. И даже Милдред. По необъяснимым причинам я до сих пор не рассказала ей о том, что обнаружила в Торнфильд-Чейзе.
Я обдумывала эту мысль, когда Финбар встал из-за стола, выглянул в окно, потом подошел к двери, открыл ее, посмотрел в коридор и снова аккуратно закрыл.
– Послушайте, – сказал он нам, – мне не следует это делать, но поскольку мы все тут добрые приятели и если вы обещаете молчать… по крайней мере, до тех пор, пока газеты не поступят в продажу…
– Торжественно клянемся, – пообещала Милдред, даже не спросив меня.
– Это стало известно только сегодня утром. Труп, обнаруженный на Стип-Холме, – не Оливер Инчболд.
Он внимательно смотрел то на Милдред, то на меня в ожидании реакции на свою новость.
За свою недолгую жизнь я успела узнать, что удивление – чувство, которое сложнее всего подделать. Счастье, страх, злость, отвращение и печаль – это чепуха.
Но чтобы изобразить удивление, требуется недюжинное актерское мастерство. Нельзя выгибать брови, словно цирковой клоун, заламывать и разводить руки и выкатывать глаза-блюдца, как собака в сказке Андерсена.
Широко открыть рот – это удел любителя. Хотя я сама иногда использую этот прием.
Вместо всего этого следует легко, едва заметно моргнуть, потом досчитать до трех и моргнуть более заметно. Оба раза моргание надо сопроводить выдохом – сначала через нос, потом через рот.
Только потом рука может дернуться в сторону горла, но она должна замереть полпути.
– То есть? – переспросила я.
Заставить человека повторить вызвавшие удивление слова – значит лишить его частицы власти и выиграть несколько секунд.
– Труп, обнаруженный на Стип-Холме, – не Оливер Инчболд, – повторил Финбар.
– О нет! – сказала я.
– Это правда. – Финбар кивнул, довольный моей реакцией. – Кто-то из судмедэкспертизы выпивал с кем-то из наших парней, ну и… сегодня вечером об этом узнает весь мир.
Я покачала головой, изображая неверие, и выжидательно уставилась на него, как собака в ожидании очередного печенья.
– Оказалось, это труп бродяги по имени Уолтер Гловер. Он занимался тем, что вбивал деревянные столбы в глуши, отмечая места, где ему являлись Дева Мария и человечки с Марса. Как бы то ни было, несколько дней назад на Стив-Холме обнаружили его столб. А раньше его с этим делом не связывали, потому что семья не озаботилась его поисками и он не был объявлен пропавшим.
– Человечки с Марса, – сказала Милдред. – Как печально.
Финбар кивнул:
– Мистеру Уэллсу за многое придется ответить.
Мы надели пальто и собрались уходить. Финбар встал из-за стола.
– В добрый путь, умница Флавия, – сказал он. – Я отмечу этот день в календаре, чтобы в далеком будущем…
– А как насчет трубки? – перебила его я.
– Трубки? – удивился Финбар.
– Да, – подтвердила я. – Трубки с инициалами О.И.
Карла и Джеймс Марлоу оба говорили о том, что рядом с останками была обнаружена трубка. Признаю, монограмму я придумала, но человек, который сделал монограмму на одном предмете, вероятнее всего, ставит ее и на другие.
– Откуда ты знаешь об этом? – Финбар заметно побледнел. – Инспектор Кавендиш собственноручно унес ее с места происшествия. Это тщательно охраняемая тайна. Я в курсе только потому, что был там. – Он снова спросил: – Откуда ты знаешь?
– Удачная догадка, – ответила я.
– На самом деле ты не должна это делать, – сказала Милдред, когда мы вышли на улицу и поймали такси. – Но, предполагаю, ты просто не можешь остановиться, да? В твоем возрасте я была такой же.
Я прикусила губу в знак раскаяния, но ничего не сказала. Мы молча поехали на вокзал.
Когда я собралась выйти из машины, Милдред взяла меня за руку.
– Удачи, – сказала она, и я сжала ее пальцы.
На этот раз в поезде не было Доггера, и я сидела в одиночестве, уставившись на темнеющий пейзаж за окном.
На остановке перед Доддингсли в вагон вошли мужчина с дочерью, нагруженные красиво упакованными подарками. Когда они сели, он начал ей подробно объяснять, как поверхностное натяжение воды не дает некоторым видам насекомых тонуть.
Меня словно обдали ушатом холодной воды.
Разумеется, я подумала об отце. Сама того не желая, я слишком долго держусь от него подальше.
Почему? – задумалась я. Ради него или ради себя?
Почему я не взяла такси и не отправилась в больницу в Хинли? Почему я не вломилась и не потребовала, чтобы меня пустили к отцу? Как будто я раньше никогда так не поступала.
Это моя несостоятельность.
Несостоятельность в чем?
В любви?
В доверии?
