Реальная жизнь – сущая путаница, и не стоит об этом забывать. Надо научиться не ждать от нее слишком многого.
Когда я передала дело инспектору Хьюитту, я испытала некоторое облегчение, получив возможность заняться своей жизнью. Может быть, в один прекрасный день они с Антигоной пригласят меня на чай, и он заполнит пробелы в деле Оливера Инчболда.
Но даже если нет, я все равно довольна. Я сделала все, что могла.
Температура падала, очки заиндевели. Я протерла стекла рукавом, но бесполезно.
Я почти ничего не видела, поэтому в конце концов мне пришлось поднять очки и подставить лицо ветру и снегу.
Каждый приступ кашля вырывался из меня маленькими белыми облачками, напоминающими дым от выстрелов из винтовки в вестерне.
А потом, слава богу, показался Хинли, и на фоне сильного снегопада силуэты его здания напомнили мне кости динозавра, наполовину закопанного в землю.
Наконец мы с «Глэдис» добрались до центральной улицы. Больше всего на свете мне хотелось спешиться, ворваться в ближайшую чайную и схватить горячий тост и чашку дымящегося чаю. Как я жалела, что уехала из Букшоу, не позавтракав.
Но ничто, ничто не удержит меня вдали от отца. Нас разделяют лишь несколько минут, и у меня есть план.
О, как я буду ругать его! Покажу ему, что я больше не та девочка, которую отправили в канадскую школу, что я выросла и вернулась домой другим человеком.
Я с него шкуру спущу за то, что он умудрился подхватить воспаление легких, за то, что не бережет себя. Да, так и сделаю. Он всю жизнь будет помнить эту взбучку.
Я скажу ему, что это все для его блага, что я его очень люблю. Да, я так и сделаю.
Но это чепуха по сравнению с тем, что я сделаю потом.
Эта мысль появилась у меня в голове как по волшебству, и я поняла, что чувствовал святой Павел по дороге в Дамаск.
Первым делом назначу встречу с отцовскими стряпчими. Скажу им составить бумаги, согласно которым я возвращаю поместье отцу.
Я подарю ему Букшоу!
Блестящая идея! Почему мне это раньше не приходило в голову? Конечно, моя мать Харриет оставила его мне: проявление любви и заботы, но это такая огромная, давящая ноша.
Если я подарю его отцу, это решит все наши проблемы. Я не в курсе всех деталей права о наследовании, но наверняка вместе мы со всем разберемся.
Я закашлялась и рассмеялась. Да, так и сделаю. Мы все решим.
Улица, ведущая от рыночной площади к больнице, была настолько крутой, что мне пришлось сойти с «Глэдис» и идти пешком. Предательский снег на булыжниках был очень скользким, и я не падала, только потому что вцепилась в ее руль.
На холме я остановилась и уставилась на угрюмое здание больницы.
Рядом с комнатой привратника была надпись: «Всем посетителям сообщать о визитах», я знала о ней, потому что уже бывала здесь.
Я не могу рисковать, вдруг меня остановят. Одного только моего лающего кашля достаточно для изрядной выволочки.
Сбоку располагалась мрачная каменная арка, ведущая, насколько я помню, в темный коридор и на маленький дворик, где обычно бывают грузчики и другие работники, которые не должны все время быть на виду.
Здесь есть эстакада для погрузки, через которую можно незаметно проникнуть в больницу.
Я подняла «Глэдис» на эстакаду, прислонила к каменной стене и пообещала ей, что мы вернемся домой вместе с Доггером. Больше не надо будет пробиваться сквозь снег.
Ветер вырвал тяжелую дверь из моих рук и захлопнул ее.
Но я уже проникла внутрь. Прижалась к стене, опасаясь, что меня сейчас поймают. Но единственным доносящимся до меня звуком был шум каких-то машин.
В спертом воздухе пахло стиркой и больничным супом – в равной степени неаппетитно.
Я промаршировала по длинному коридору с таким видом, будто иду по важному делу. Поднятый подбородок, расправленные плечи и уверенная походка – зачастую этого достаточно, чтобы тебя никто не тронул, кроме самых придирчивых швейцаров.
Пусть только попробуют! С каждым шагом я становилась все увереннее.
Отец будет мной гордиться, когда я ему все расскажу. И мы хорошенько посмеемся.
Я без проблем миновала кухню и рентгеновский кабинет. Дальше расположены палаты, и, проходя мимо, я заглядывала в каждую из них.
Ни следа Доггера, Фели или Даффи. А потом я вспомнила, что на втором этаже тоже есть палаты.
Ну конечно же! Конечно, отец лежит наверху, а не здесь, рядом с прачечной и кухней.
Я не могу выйти в вестибюль, потому что ко мне сразу пристанут с вопросами, подумала я, заглушая кашель обеими руками. Когда войду в палату отца, надо будет завернуться в шарф, чтобы не заразить его.
Слева от меня была дверь с надписью «Лестница», и я проскользнула туда тихо, как хорек на охоте.
На втором этаже я осторожно выглянула в коридор, но можно было не беспокоиться: пусто.
Больница была словно погружена в дремотный сон, и только в отдалении слышались голоса. В конце коридора кто-то даже поставил еду, украшенную гирляндами и мишурой, отчего коричнево-зеленые стены казались не такими жуткими.
Палаты располагались справа от меня. Я уверенно пошла по коридору, в любой момент ожидая, что меня возьмет на абордаж старшая медсестра – как пиратский корабль под парусами.
Должна сказать, я не боялась. Я разберусь с ней. Новая холодная Флавия де Люс прогонит ее, и она убежит, поджав хвост. Эта идея привела меня в восторг.
Я заглянула в третью дверь, и мое сердце встрепенулось.
Доггер сидел рядом с кроватью, на которой мирно, с закрытыми глазами лежал отец.
Как они удивятся, увидев меня!
Больше в комнате никого не было – только они вдвоем. Остальные, должно быть, ненадолго вышли.
Войдя в палату, я заметила, что плечи Доггера вздрагивают. У него опять «эпизод»? Если да, нужно увести его отсюда. Не стоит волновать отца этим зрелищем.
Надеясь, что я его не испугаю, я ободряюще сжала руку Доггера.
– Доггер, – тихо сказала я. – Это я, Флавия.
Он медленно обернулся и взглянул на меня, и я увидела, что его глаза полны слез.
– Что случилось, Доггер? – спросила я.
– Боюсь, мисс Флавия… – отозвался он. – Боюсь…
– Не надо бояться, Доггер. Все хорошо.
А потом я увидела причину его печали, и у меня вырвался вопль.
Перехватило дыхание, я не могла вдохнуть.
– О Доггер, – сказал я, вцепившись в его плечи. – Что мне без него делать?
– Плакать, мисс Флавия, – ответил Доггер, глядя на меня блестящими от слез глазами. – Плакать изо всех сил.
