– За что, собственно? За то, что вы получили место в университете, за то, что оказались более признаны и почитаемы, чем он? Неужели все дело было в досаде честолюбца?
– Он отгородился от научных кругов, потерял всякую меру возможного и того, что разрешено. Его доводы опровергнуть нетрудно, но вместе с тем мне было неприятно слышать обидные слова, которые публично говорит человек, с которым я поддерживал самую близкую дружбу на протяжении двенадцати лет. Флисс не ограничился писанием писем с упреками, он дошел до того, что заказал одному своему другу оскорбительный памфлет против меня. Это было… непростительно. Однако я продолжал ссылаться на него в своих сочинениях о сексуальности и периодичности. Годы спустя я даже поощрил Карла Абрахама встретиться с ним по поводу легкого психоза, в котором он нашел мужские и женские периоды.
Фрейд взял сигару и, раскурив ее, выпустил облако дыма. Через некоторое время он продолжил слабым, словно угасшим, голосом. Превозмогая боль, он тщательно выговаривал каждое слово и перемежал свою речь паузами, словно набираясь сил. Мари, подойдя ближе, заметила, что ему плохо. Он дрожал. Она уговорила его прилечь и на минуту вышла, чтобы принести стакан воды.
– Помните, как вам стало дурно на конгрессе? Юнг подоспел к вам, когда вы начали терять сознание…
– Это случилось 24 ноября 1912 года, я тогда собрал пятерых своих ближайших сподвижников в номере «Парк-Отеля» в Мюнхене и действительно, схватившись за Юнга, упал в обморок. Похоже, что, приходя в себя, я сказал: «Как, должно быть, приятно умереть». В тот день у меня и в самом деле было впечатление, будто я умираю. И я знаю, что мой обморок связан со сценой, которую я пережил вместе с Флиссом.
– С какой?
– Это было в Мюнхене, на обратном пути с озера Ахензее, где мы с Флиссом встретились. Вернувшись оттуда, мы остановились в «Парк-Отеле», и там, в этом роковом месте, кончилась наша дружба.
– Что произошло?
– Это был настоящий приступ безумия. Я его уже не узнавал. Он упрекал меня в том, что я манипулировал им, крал его идеи. Я уже ничего не понимал. Не знал, как успокоить это неистовство. Он уже не был сам собой. Клокотал в припадке ужасного гнева. Обвинял меня во всех грехах, обзывал лжецом. Внезапно я стал ничем, и все, что мы вместе построили, рухнуло, испарилось. Он меня ненавидел. Я отреагировал довольно бурно. Ничего не мог с собой поделать, доверие было разрушено.
– Вы так ему этого и не простили?
– Когда некоторые слова сказаны, уже невозможно повернуть назад. А его слова выдавали годы горечи, злобы и фрустрации, скрытые под маской дружбы. Я сразу же понял, что это необратимо. Словно он вдруг разоблачил себя. Это было так внезапно, даже ужасно. Знаете, как бьют карту? Вот так же можно побить и свою дружбу. В несколько минут он уничтожил все! Позже у меня было сновидение, которое я назвал «Кто играет с числами». Играл с числами Вильгельм. Для него пол и даты рождения определялись менструальными циклами. Флисс был очарован цифрами, вплоть до того, что они стали его наваждением. В моем сновидении Гете, который на самом деле был мной, набросился с упреками по поводу научных статей на какого-то человека, буквально раздавленного этими нападками. Думаю, я пытался снять с себя вину перед ним, оправдать свою позицию. Потому что на самом деле это я тогда должен был нападать на него.
Фрейд курил, закрыв глаза. После разрыва с Флиссом он вступил в черную полосу. Перестал верить в дружбу. А это все равно что потерять веру в род человеческий. Этот разрыв поразил его в самое сердце. Затронул основы его существа, поскольку отрицал эту ничего не ждущую взамен самоотверженность, эту возможность совершенно понимать вас, которой наделен кто-то на земле, и кто нарочно присутствует здесь ради вас в любых обстоятельствах.
– Я потерял дорогого моему сердцу друга, – нарушил он затянувшееся молчание. – Так что весь мир словно опустел, ибо верно говорят, что дружбы достаточно, чтобы изменить вашу жизнь, сделать ее прекраснее, грандиознее, более захватывающей. С ним все становилось интенсивнее, полнее. У меня было впечатление, что в интеллектуальном плане перед нами ничто не могло устоять, что вместе мы могли свернуть горы – все сделать, все сказать, все познать. Разве мы вместе не изменили мир? Знаете, наша дружба родилась в особой обстановке, – добавляет он. – Я никогда не переставал пытаться постичь непостижимое. Вместе с Флиссом мы пытались раздвинуть пределы. Для этого мы не могли быть одни. Нам нужна была помощь.
– Что вы хотите этим сказать? – спросила Мари.
– Мы сошлись с ним на почве кокаина. У него была эта тайная страсть, я тоже этим увлекся, не подозревая, что именно это пристастие могло открыть мне с интеллектуальной точки зрения
[8]. Эффект же был такой, словно ничто не могло передо мной устоять. Делая это вместе, мы брались за все темы, включая и те, что избегают человеческого понимания. Я думаю, что наши самые значительные открытия идут оттуда.
– Так вы думаете, что у него по отношению к вам случился приступ паранойи?
– А как объяснить это иначе? Прием кокаина вполне может вызывать такой побочный эффект. Радикальная перемена Флисса ко мне была так внезапна. Разве что я сам был слеп и совершенно не замечал, как это приближается…
– Согласно вашим собственным теориям паранойя – следствие подавленной гомосексуальности. Вы говорили это ему?
– Я анализировал его так же, как и он меня. И сказал ему, что он стал оториноларингологом, убедив себя, что его отец умер из-за нагноения в носу. И что его нумерологические теории проистекают из навязчивого желания найти объяснение смерти своей сестры от пневмонии, в этом я убежден. Мы зашли очень далеко в анализе друг друга. Быть может, даже слишком? После нашего разрыва я многое подвергнул сомнению и уже ни в чем не был уверен. Думал, что все случилось по моей вине. Должно быть, я где-то допустил ошибку. Мы с ним уже перестали видеться. И все-таки ни дня не проходило, чтобы я не думал о нем… Вы понимаете теперь, до какой степени эти письма дороги моему сердцу?
– Успокойтесь, они не в руках этой ведьмы Иды Флисс. Они в надежном месте, в банке Ротшильда.
– В надежном месте? – воскликнул Фрейд. – Подумайте сами, разве в такие времена это лучшее место? Надо непременно забрать их из этого банка, принадлежащего евреям! Неужели вы не знаете, что все, кого называют Bankjuden, – мишень для нацистов!
– Хорошо, – согласилась Мари. – Я займусь этим.
– Договориться с немецкими властями будет трудно…
– Я поговорю с Зауэрвальдом. Может, мне удастся доверить их здешнему датскому представительству, а потом я увижусь с Анной насчет их публикации.
– Анна тут совершенно ни при чем! – Фрейд в раздражении встал, его била дрожь. – Эти письма не принадлежат ни вам, ни ей. Вы должны забрать их, если только это еще возможно, и как можно скорее! Это жизненно необходимо, понимаете?
