Мюра улыбнулся.
— Конечно. Я недавно наводил справки. Она выставлена в Доме Инвалидов вместе с книгами, которые в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году Сен-Дени завещал Сансу, а городские власти впоследствии подарили государству. Большая часть библиотеки императора сгорела в тысяча восемьсот семьдесят первом году при пожаре в Тюильри. После Второй мировой войны уцелевшие тома перенесли в Дом Инвалидов, туда же, где похоронен Наполеон. В том числе и книгу о Меровингах. Нам повезло.
— Можно на нее взглянуть? — осведомился датчанин.
— Боюсь, у музейной администрации возникнет уйма вопросов, на которые вы вряд ли захотите отвечать. Французы до безумия трепетно относятся к историческим святыням. Коллега мне сказал, что книга выставлена в одном из музеев Дома Инвалидов. Однако нужное нам крыло закрыто сейчас на реконструкцию.
Торвальдсен задумался. Препятствий тьма: камеры видеонаблюдения, пропускные пункты, охрана. Но до книги мечтает добраться Грэм Эшби…
— Вы мне еще понадобитесь, — сказал он Мюра.
— Дело принимает необычный оборот, — потягивая виски, заметил ученый. — Разумеется, Наполеон желал передать богатства сыну. Он собирал трофеи, как короли из рода Меровингов, но, в отличие от них, спрятал накопленные сокровища в тайнике. Что скорее свойственно современным диктаторам.
Разумный ход: на его богатство нашлось бы много охотников.
— После ссылки императора на остров Святой Елены английские газеты начали строить догадки о припрятанных ценностях. — Мюра улыбнулся. — Наполеон в ответ составил список «подлинных ценностей», обретенных за время его царствования: зернохранилища, Лувр, Французский банк, парижский водопровод, канализация и прочие полезные для жителей нововведения. Человек он был смелый, чего не отнять, того не отнять.
Верно, смелый…
— Представляете, что может храниться в его тайнике? — взволнованно сказал ученый. — Тысячи предметов искусства! Никто их не видел с тех пор, как они попали в руки Наполеона. Я уже не говорю о том, что украдено из казны и частных поместий, — сколько золота, серебра! Где это все спрятано, Наполеон никому не открыл, унес свой секрет в могилу. Однако завещал четыреста томов — и отдельно упомянутую книгу — верному слуге Луи Этьену Сен-Дени. Вряд ли Сен-Дени догадывался об их истинной значимости, он просто выполнял волю императора. В тысяча восемьсот тридцать втором году сын Наполеона умер, книги стали никому не нужны…
— Разве только Поццо ди Борго, — заметил Торвальдсен.
Именно Мюра рассказал ему всю подноготную жизни достопочтенного предка Элизы Ларок и его мести Наполеону.
— Но ди Борго не удалось разгадать головоломку, — ответил ученый.
Да, ди Борго не удалось. Теперь незавершенное дело пытается довести до ума его далекий потомок.
И Эшби вот-вот приедет в Париж.
В голове Торвальдсена сложился план.
— Я получу эту книгу.
Выскользнув из музея через боковую дверь, Коллинз и Меган очутились на гравиевой дорожке, окаймленной рядом высоких деревьев. Сквозь пролом в железном заборе они выбрались на тротуар, перешли дорогу, спустились в метро и после нескольких пересадок доехали до площади Республики.
От униформы Меган избавилась; теперь ее наряд состоял из тканевой куртки, джинсов и ботинок. Когда они снова вышли на холодные улицы, девушка сказала:
— Этот район называется Маре, в переводе с французского — «болото». С пятнадцатого по восемнадцатый век, после осушения земель, тут строили особняки богачи-аристократы. Потом квартал пришел в упадок, сейчас опять входит в моду.
По обе стороны оживленного проспекта высились элегантные здания с узкими фасадами. Куда ни взглянешь — всюду розовый кирпич, белый камень, угольно-серый сланец и кованые балюстрады. В модных бутиках, парфюмерных магазинах, кафе-кондитерских и роскошных картинных галереях кипела праздничная суета.
— Многие дома на реставрации, — объяснила Меган. — Скоро квартал вновь станет престижным.
Сэм тем временем пытался разобраться, что за человек его спутница. Вроде бы отчаянная, рискованная — на все, кажется, готова, чтобы доказать свою правоту. Но в музее действовала так хладнокровно… Не то что он.
Это его расстраивало.
— Когда-то здесь размещалась парижская штаб-квартира тамплиеров. В одном из домов жил Руссо. Виктор Гюго тоже обитал неподалеку. И Марию-Антуанетту с Людовиком Шестнадцатым держали в заточении в этом же квартале.
Коллинз остановился.
— Ну а мы что здесь делаем?
Меган, притормозив, развернулась. Макушка ее головы не доходила ему даже до подбородка.
— Сэм, ты умный парень. Я сразу поняла. По твоему сайту, по письмам. Мне много кто писал, люди со схожими взглядами. Только большинство из них с приветом. А ты — нет.
— А ты?
Девушка усмехнулась.
— Это тебе решать.
Пистолет перед выходом из музея Меган сунула под куртку за пояс. Стреляла она уверенно, чувствовался опыт. Интересно, что будет, если он сейчас развернется и уйдет?
— Веди! — решительно сказал Коллинз.
Они свернули за угол. Снова дома, дома, дома, настроенные впритык многоэтажки, пороги вровень с тротуаром… Людей намного меньше. Не так шумно. И до оживленной дороги далеко.
— У нас есть выражение «Старо, как мир», — произнесла Меган, — а парижане говорят: «Старо, как улицы».
Сэм уже обратил внимание на синие эмалированные таблички с названиями улиц на угловых зданиях.
— Названия улиц имеют определенный смысл, — пояснила она. — Часто встречаются известные имена или события. Или направление, куда ведет улица. Или же фамилии выдающихся квартирантов, проживавших на улице. Или же название говорит об отличительной особенности улицы. В общем, просто так здесь ничего не бывает.
На углу, под табличкой «улица Арэне», они остановились.
— Паучья улица, — перевел Коллинз.
— Ты знаешь французский!
— Немного.
Ее лицо озарила победная улыбка.
— Зато ты ничего не знаешь о том доме! — Девушка указала в глубь узкой улочки. — Видишь? Четвертый.
Само собой, Сэм его видел. Черные диагонали по фасаду из красного кирпича, многостворчатые окна, железные балюстрады. Позолоченная калитка под широким арочным проходом, увенчанным лепным фронтоном.
— Здание построено в тысяча триста девяносто пятом году, — начала рассказывать Меган. — Реконструировано в тысяча шестьсот шестидесятом. В тысяча семьсот семьдесят седьмом году здесь обосновалась толпа правоведов. Якобы правоведов. На самом деле они отмывали испанские и французские деньги для американских революционеров, а также продавали оружие Континентальной армии — в обмен на вексели, в счет будущих поставок табака и прочих колониальных товаров. Впрочем, одержав победу, американцы оставили европейских кредиторов с носом. Разве мы не молодцы?
