— Зачем англичанам его убивать? — Элиза рассмеялась. — Напротив, он был нужен им живым.
Тем временем официант принес горячие закуски: Торвальдсену — жареную в масле султанку с помидорами, а Ларок — посыпанного сыром цыпленка в винном соусе. Оба пили «Мерло».
— Знаете, что произошло в тысяча восемьсот сороковом году, когда тело Наполеона привезли во Францию? — спросила Элиза.
Датчанин отрицательно качнул головой.
— Очень показательная история. Вы сразу поймете, почему англичане не стали бы его травить.
Малоун торопливо шел через пустынный сумрачный зал. Лампы не горели, дневной свет приглушали пластиковые листы на окнах. В теплом воздухе пахло свежей краской. Большая часть витрин и экспонатов были упакованы в плотные чехлы. Вдоль стен там и сям стояли лестницы. В дальнем конце галереи высились леса. Кое-где вместо паркета зияли темные пятна: судя по разведенной грязи, ремонтировали каменное основание под полом.
Ни камер видеонаблюдения, ни сенсорных датчиков Малоун не заметил. За стеклами обтянутых шелком витрин виднелись доспехи, военные костюмы, мечи, кинжалы, пистолеты, ружья — наглядная иллюстрация развития технологий для более эффективного умерщвления ближнего своего. Выставленные экспонаты не отражали ужасов войны, скорее войну романтизировали.
Обойдя очередной разобранный участок пола, Малоун бесшумно — спасибо ботинкам на резиновой подошве — устремился в конец галереи.
Сзади раздалось легкое клацанье дверей: кто-то пытался войти в Наполеоновский зал.
Мистер Гилдхолл с силой толкнул металлические створки, явно чем-то подпертые изнутри. Эшби молча наблюдал за помощником.
— Я думала, здесь открыто, — прошептала Кэролайн.
И Ларок говорила, что открыто. Все ценное вынесли несколько недель назад, остались только незначительные экспонаты, которым не хватило места в хранилище. Проводящий реконструкцию подрядчик согласился работать среди витрин. Правда, вещи пришлось застраховать.
И все-таки двери не поддавались.
Что же делать? Не хотелось бы привлечь внимание дежурного снизу или сотрудников Музея планов и рельефов этажом выше…
— Ломай, — велел Эшби. — Только тихо.
В октябре 1840 года под командованием принца де Жуанвиля, третьего сына короля Луи-Филиппа, к острову Святой Елены пришвартовался французский фрегат «Белль Пуль». Береговые орудия военно-морского флота Великобритании салютовали ему двадцать одним залпом. Встречать гостей вышел сын губернатора Миддлмора. Пятнадцатого октября, ровно через двадцать пять лет после прибытия Наполеона на остров, началась операция по возвращению тела императора на родину. На эксгумацию приехали люди, которые когда-то последовали за Наполеоном в ссылку: генерал Гурго, генерал Бертран, шеф-повар Пьеррон, грум Аршамбо, третий лакей Новеррас — и, конечно, Маршан и Сен-Дени, остававшиеся с императором до последнего его вздоха.
Французы хотели отрядить наблюдателями своих моряков, но англичане настояли, чтобы за эксгумацией следили их солдаты. И вот ночью под проливным дождем рабочие в сопровождении британских военных отправились к могиле Наполеона. Беднягам выпала нелегкая работа: девятнадцать лет назад гроб императора заложили кирпичами и залили цементом. Пришлось выламывать камни один за другим, пробивать армированную кладку, отрывать четыре крышки…
Наконец взорам предстало мертвое тело.
Труп окутывали клочья белого атласа, отпавшие с крышки гроба. Из лопнувших черных сапог торчали бледные пальцы. Ноги облегали белые бриджи. Знаменитая треуголка лежала на том же месте, где ее положили много лет назад. Между бедер Наполеона стоял серебряный сосуд с сердцем. На безупречно сохранившихся, затвердевших белых руках отросли длинные ногти. Веки были плотно сомкнуты, между приоткрытых губ виднелись три зуба, из-за отросшей щетины лицо казалось серым. Тело оказалось в превосходном состоянии, будто император все эти годы спал, а не разлагался.
Вокруг атласной постели в целости и сохранности лежала россыпь личных вещей: горсть французских и итальянских монет с невозмутимым ликом императора, серебряный соусник, тарелка, столовые приборы с выгравированным императорским гербом, серебряная фляжка с водой из Гераниевого дола, часы, сабля, хлеб и бутылка воды.
Все сняли шляпы, а французский священник, окропляя могилу святой водой, произнес строку из псалма: «Из глубины взываю к тебе, Господи»
[5].
Обследовать тело, пусть и ради науки, врачу-англичанину не позволил генерал Гурго, грузный краснолицый мужчина с седой бородой.
— Даже не думайте! Довольно с нашего императора унижений.
Каждый понимал: эксгумацию затеяли для того, чтобы устранить разногласия между Лондоном и Парижем. Французский посол выразился более чем ясно:
— Уважительной причины для отказа у вас нет. Не может ведь Англия на весь мир заявить, что ей нужен узник-труп.
Вперед выступил губернатор Миддлмор.
— Мы имеем право изучить тело.
— Почему вдруг? — ощетинился Маршан. — С какой целью? Гроб закрывали англичане, и английские врачи провели аутопсию, хотя Наполеон оставил на этот счет четкие указания.
Девятнадцать лет назад Маршан присутствовал при вскрытии и, судя по горьким ноткам в голосе, не забыл надругательства над телом дорогого хозяина.
Миддлмор вскинул руки: сдаюсь.
— Хорошо. Ну а внешний осмотр можно провести? Сами видите, как прекрасно сохранился труп, хотя столько лет пролежал в могиле. Хотелось бы исследовать это явление.
И Гурго уступил. Остальные тоже спорить не стали.
Тогда врач ощупал ноги, живот, руки, веко и наконец грудь.
— Наполеона уложили в четыре гроба из дерева и металла. Саркофаг заперли на ключ. Теперь можно было везти тело императора в Париж, — завершила рассказ Ларок.
— А что на самом деле надеялся отыскать врач? — поинтересовался Торвальдсен.
— Как что? Ключ к местонахождению клада. Все эти годы англичане безуспешно пытались найти хотя бы малейшую зацепку.
— Они предполагали, что инструкция спрятана в могиле?
— Да нет, просто действовали наугад. В гробу лежало столько странных вещей! Наверное, думали, отыщут среди них что-то важное, потому и согласились на эксгумацию. Хотелось еще раз обыскать покойного.
— Нашли что-нибудь?
— Ни-че-го. — Сделав глоток вина, Элиза внимательно наблюдала, какое впечатление произвели на датчанина ее слова.
— Они искали не в том месте? — спросил он.
В ней начала пробуждаться симпатия к Торвальдсену.
