– Пойдем, мальчик. Он хочет допросить тебя… первого… – довольно сухо выговорил комендант. – Постарайся Ему понравиться, – добавил Дьеш, когда они, пройдя длинными коридорами, остановились у широкой двери, охраняемой рослым гвардейцем.
Входя в комнату, Шарль Эммануэль почувствовал, как у него подгибаются колени. Сердце билось, как бешеное, он вдруг впервые за весь вечер и за всю ночь, проведенную в арестном помещении, по-настоящему испугался.
На вошедшего в помещение мальчика (Дьеш остался снаружи) никто не обратил внимания. Народный представитель Сен-Жюст, от которого зависела жизнь и судьба Шарля, встретил его, повернувшись к нему спиной. Стоя неподвижно перед каминным зеркалом, висевшим между двумя высокими подставками со свечами, комиссар совершал руками плавные вращательные движения вокруг шеи, завязывая невероятных размеров галстук
[122]. Кроме этих движений рук, его фигура оставалась совершенно неподвижной, зато тень, отбрасываемая трепещущими сальными свечами, колебалась и дрожала на черной стене.
Это было первым, что заметил вошедший Шарль. А затем он услышал голос Сен-Жюста. Бесстрастным, лишенным каких-либо интонаций тоном комиссар диктовал очередные постановления и предписания революционным властям города и департамента, по-видимому, импровизированные им тут же, на ходу. Секретарь, сидевший за большим письменным столом слева от зеркала, и еще один молодой человек, как потом понял Шарль, коллега Сен-Жюста, расположившийся за другим столом справа, едва поспевали за быстрой, почти грубой диктовкой. Еще один секретарь-посыльный, по мере того как постановления записывались, подхватывал со стола исписанный листок и относил в соседнюю комнату, где, как смог разглядеть Шарль, сидел третий секретарь, переводивший их с французского на немецкий…
Перед комиссаром согнувшейся статуей застыл невысокий плотный человечек в форме армейского жандарма с дрожащими вытянутыми вдоль корпуса руками и опущенными к полу часто моргающими глазами.
– Итак, гражданин Меригье, ты просишь разрешения покинуть нашу славную Рейнскую армию в такой опасный для нее момент лишь по той простой причине, что беспокойство о твоем сорокатысячном состоянии призывает тебя неотложно домой в Пуатье?… Солдатский паек для тебя и фуражу для твоей лошади?
– Так точно, гражданин комиссар, вы же не хотите, чтобы я остался нищим… – здесь маленький человечек замолк и, казалось, согнулся еще ниже.
– Жандарм Меригье, смирно!
Резкие слова команды, произнесенные совершенно монотонным голосом, поразили наблюдавшего эту сцену Шарля. Сен-Жюст даже не повернулся к Меригье. Он продолжал так же бесстрастно:
– Постановление. Выслушав объяснения жандарма Жака Меригье и считая его трусом, отдающим предпочтение своим личным интересам перед интересами погибающего отечества, мы постановили: разжаловать означенного бывшего жандарма на одной из площадей города Страсбурга, а затем отправить его в Миркурскую тюрьму, где и держать его вплоть до заключения мира. Постановление о своем разжаловании гражданин Меригье вручит начальнику тюрьмы лично. Ты можешь идти, гражданин…
Ошеломленный жандарм пытался еще что-то сказать, но два гвардейца, подхватив его под руки, потащили к двери мимо изумленного Шарля, которому пришлось слегка посторониться.
Сен-Жюст, между тем так и не удосужившийся обернуться, чтобы хотя бы один раз взглянуть на арестованного им человека, которого он только что объявил трусом, уже забыл о Меригье, диктуя секретарю следующий документ
[123]:
– …Членам народного общества Страсбурга. Мы убеждены, что существовал заговор, целью которого было сдать ваш город. Нам сообщили, что два миллиона золотом находились в руках администрации департамента. Когда мы прибыли сюда, в городе отсутствовало какое-либо управление; бедный люд стонал под гнетом аристократов и богачей, которые вызывали обесценение денег и занимались скупкой продовольствия в ущерб неимущим. Мы сместили во имя общественного спасения установленные власти, а вы в своем письме требуете от нас их возвращения; вы указываете нам на их административные способности; но вы ничего не говорите нам об их революционных добродетелях и об их героической преданности свободе. Братья и друзья, жалеть надо отечество, врага нужно преследовать. Мы обязаны вам дружбой, не требуйте от нас проявления слабости. Не возвращение ваших равнодушных магистратов должно вас заботить, а изгнание врага, который опустошает наши земли, и разоблачение заговорщиков, скрывающихся под разными личинами. Привет и братство…
– …Солдатам Рейнской армии. Испанцы обратились в бегство. Северная армия освободила Мобеж и нанесла поражение австрийцам. Мы овладели городами Шоле и Мотань. Повсюду Республика и свобода торжествует победу. Мнимые дезертиры протянули вам руку; вы обняли их; тиранов не обнимают, их убивают. Будьте же бдительны! Отныне никто не должен отлучаться из лагеря без разрешения, подписанного генералом, который несет за это ответственность. Вокруг лагеря будут установлены патрули для поддержания порядка. Командиры различных подразделений, солдаты которых покинут лагерь, будут смещены и взяты под стражу. Все офицеры должны есть и спать в палатках, не покидая возглавляемых ими частей. Тех, кто проявит свою недисциплинированность, будут немедленно отрешаться нами от должности…
– …Революционной комиссии Саверна. Лица, изобличенные как агенты или приверженцы неприятеля, должны быть расстреляны, а те, кто находится лишь под подозрением, взяты под стражу и отправлены в тюрьму. Имущество расстрелянных, а также лошади расстрелянных военных будут переданы в распоряжение главного военного комиссара по снабжению армии…
– …Комитету общественного спасения. Граждане коллеги, ускорьте присылку подкреплений, о которых мы вас просили. Неприятель направляет усилия на захват Саверна. Несколько дней назад он потерял там 500 человек. Мы сражались целый день
в Рейхштетском лесу; мы вытеснили оттуда неприятеля, который понес большие потери, – с этими словами Сен-Жюст опустил вниз к бедру правую руку и, по-видимому, что-то вспоминая, несколько раз сжал и разжал кисть, как будто сжимал рукоять сабли. Затем продолжил:
– …Принимая во внимание нужды Мозельской и Рейнской армий, которые проливают свою кровь, в то время как богачи пребывают в спячке, постановляем: взыскать с богатых граждан Нанси заем в размере 5 миллионов ливров в трехдневный срок, из которых 2 миллиона будут внесены в кассу Рейнской армии, 2 миллиона – в кассу Мозельской армии и один миллион передан муниципалитету для оказания помощи неимущим патриотам этого города, вдовам и сиротам солдат, погибшим за дело свободы. Граждане Нанси в этот же срок должны также поставить 5000 пар сапог и 15000 рубах, которые будут распределены поровну между складами обеих армий.
