Конрад склонился над Виллемом. Тот скрючился на боку, а паж вытирал с его лица остатки слюны и рвоты.
— Виллем, слышал? Ты женишься на Имоджин, моей кузине! Станешь моим кузеном!
В двадцати шагах от них Маркус услышал эти слова и едва не бросился в грязно-зеленые воды Рейна.
30 июля
Виллем настоял на том, что останется в седле и продолжит путь вместе со всеми. Правда, пришлось привязать себя к седлу кожаными ремнями, и пажи, скачущие на одной лошади, постоянно смачивали его лицо водой; но все лучше, чем если бы его, как какого-нибудь инвалида, несли на носилках или везли по реке на баркасе. Конрад тайком назначил двух рыцарей приглядывать за ним и велел Жуглет не спускать глаз с Альфонса и Павла. Выполняя этот приказ и беспокоясь за Виллема, Жуглет одновременно ломала голову, как разобраться с махинациями Маркуса. Однако на протяжении всей оставшейся части путешествия наблюдение за ним ничего не дало. Выражение его лица, настроение, язык тела были таковы, как если бы он окаменел. В глубине души сенешаль желал, чтобы именно это с ним и произошло.
Процессия прибыла в Майнц на следующий вечер, закончив свое путешествие у западной стены города, подступающей к берегам Рейна. Те, кто работал на реке, первыми приветствовали их, когда они, под звуки фанфар, растянувшейся колонной шествовали через главные ворота. На другом берегу Рейна раскинулся огромный, богато украшенный лагерь — туда на Ассамблею съехалась знать со всей империи. Всеми возможными способами — с помощью знамен, флагов, ливрей — до сведения окружающих доводилось, кто какую землю представляет и где находится соответствующий бивак. Спустя два дня Конрад присоединится к ним, официально объявит имя своей невесты и предложит Маркусу то, от чего тот отчаянно желал уклониться. На протяжении всего пути сенешаль обдумывал ситуацию, пытаясь найти выход — предпочтительно такой, который оправдал бы его, — но не смог ничего придумать.
Виллем, все еще слабый — сейчас он выглядел даже хуже, — настоял на том, что будет сопровождать его величество через весь город к воротам дворца архиепископа, где Маркус чисто механически начал организацию распаковки вещей.
Королевская свита стояла на ступенях перед маленьким дворцом. Все отряхивались от пыли, разминали затекшие конечности и потирали отсиженные за день места. Конрад жестом подозвал Жуглет к себе. Виллем остался в седле. Вид у него был такой, что, возможно, на ногах он и не устоял бы. Его величество обеспокоенно посмотрел на рыцаря и тихо сказал Жуглет:
— Не отходи от него.
— А как же ваш Галахад и его добродетель? — спросила Жуглет, имея в виду наложенный на нее Конрадом запрет приближаться к Виллему.
— Я предпочту видеть живого Виллема, чем мертвого Галахада. И от тебя мне толку тоже мало, когда ты терзаешься, не зная, что с ним. Где он остановится?
Жуглет начала было отвечать… и смолкла. А потом начала снова.
— Виллем из Доля остановится в гостинице рядом с Вишневым Садом, — сказала она чуть более демонстративно, чем этого требовала необходимость.
Некоторые головы на мгновение повернулись в их направлении. В том числе и Павла.
Конрад кивнул ей с понимающим видом.
Она поклонилась его величеству, спустилась по ступеням и подошла к Виллему. Без всяких объяснений, не спрашивая позволения, взяла поводья Атланта и повела его со двора архиепископа, по узкой улице между высокой церковью и кладбищем, через широкий, выложенный булыжником рынок под названием Вишневый Сад, окруженный деревьями, красными от поспевающих ягод. Между двумя самыми большими деревьями открывался вход в лучшую гостиницу Майнца. Объявив, кого именно она сопровождает, Жуглет потребовала для них отдельную комнату, пусть даже совсем маленькую, — поскольку рыцарь нездоров, объяснила она. Устроив их со всеми возможными удобствами, хозяин принес фламандский суп с яичными желтками и сильно разбавленное белое вино для Виллема, у которого снова начался бред. Позже было слышно, как внизу хозяин умасливает тех постояльцев, чью комнату ему пришлось отдать Виллему из Доля.
На следующий день влажность еще больше повысилась. Линор напоминала сама себе лужу, заключенную в человеческую оболочку. Она оправилась от полученного вчера солнечного удара, зато сегодня едва могла дышать. У Жанетты была мазь на масляной основе, которой она смазала растрескавшиеся губы Линор, и это в общем помогало, если не считать того, что снадобье отвратительно пахло и привлекало тучи мух. Вода у них закончилась, пить из грязной реки они не решались — все были наслышаны о Рейне, — запасы еды тоже подошли к концу. Их окружала буйная зелень, но съедобными оказались лишь ягоды попадающихся время от времени диких вишен и земляники. Лещина и грецкие орехи еще не созрели, так же как и яблоки. Сквозь туман недомогания Линор смутно сознавала, что Жанетта справляется с трудностями несравненно лучше, и завидовала ее стойкости. Стыд и ревность пробуждали к жизни последние капли физических и моральных сил, помогая — непонятно, правда, как — не отставать от Эрика. Однако сейчас она снова начала терять решимость.
Прошедшую ночь они провели в гостинице к югу от Бориса, опасаясь, что в самом городе скверное состояние Линор может привлечь к ней ненужное внимание. Немецкое пиво, которое здесь пили вместо вина, заставило Линор содрогнуться, таким чужим показалось оно на вкус, таким кислым и мутным. В маленькую гостиницу набилось много народу в связи с недавно разразившейся хотя и кратковременной, но сильной грозой. Оглядываясь по сторонам на путешественников с севера и местных жителей, она снова испытывала ощущение чужеродности, но уже по другой, очень странной причине: среди постояльцев было много людей той же масти, что она и Эрик. В Доле они заметно отличались, в особенности Линор: именно светлые волосы придавали ей особое очарование. Однако половина здешних людей, включая женщин, выглядевших очень скромно, могли похвастаться бледной кожей, светлыми волосами и глазами; Линор не привыкла видеть такое вокруг себя, в особенности среди низших сословий. Как ее занесло в местность, где, даже одержав победу (что маловероятно), она не будет ничем особенно выделяться?
Потом она вспомнила с содроганием, каково это — быть прекрасной, непохожей на других и находиться в безопасности… взаперти в собственном доме. И тут же все их кошмарное путешествие показалось ей долгожданным глотком свободы.
30–31 июля
Ночью налетела недолгая, но сильная гроза. Жуглет собиралась не смыкать глаз, но, когда Виллем наконец крепко уснул, тоже задремала.
Ее разбудило прикосновение знакомых рук к лицу и волосам. Она открыла глаза и испустила вздох облегчения, увидев, что лицо Виллема приобрело обычный цвет. Он склонился над ней со свечой в руке.
— Удивительно, как это ты еще не залез мне под тунику, — сказала она.
— Это было бы проявлением невоспитанности.
Виллем поцеловал ее и улыбнулся. Она ответила на поцелуй, и его рука скользнула ей под рубашку.
— Но конечно, если тебе нравятся невоспитанные…
