Маркус заколебался.
— А если Бог захочет наказать меня за какие-то другие грехи? — тихо произнес он. — Призывать божественную…
— Это работает совсем не так, — быстро возразила Жуглет. — Прошу вас, докажите свою невиновность, согласитесь на испытание. Эта женщина или ведьма, или сговорилась с каким-то злокозненным шарлатаном. Нельзя позволить ей, предъявив такое нелепое обвинение, выйти сухой из воды.
— Сир, — откашлявшись, начал Маркус, и Жуглет отступила, чтобы он мог обращаться непосредственно к королю. — Клянусь честью всех принцев и герцогов, присутствующих здесь сегодня: я не виновен в этом преступлении, настолько невиновен, что готов поставить на это свою жизнь. Мой император, позвольте мне пройти испытание водой. Пусть это станет наградой мне за годы беспорочной службы. Бросьте меня в святой водоем, и пусть решает Бог. — Он воздел руки и внезапно закричал, глядя на женщину: — Император может приказать связать мне руки, но я пойду туда и без этого. Потому что знаю, что не виновен!
Нахмурившись, Конрад обдумывал ситуацию. Со всех сторон слышались голоса, возбужденно призывающие позволить испытание. У Маркуса при дворе было много друзей — и не меньше подхалимов, лишь притворяющихся друзьями, а на самом деле желающих через него добиться расположения короля. При необходимости Маркус мог шепнуть, что нужно, Конраду на ушко. Эта ситуация многих устраивала, и они хотели бы ее сохранить.
Однако призывать Бога столь прямо и непосредственно вмешаться в дела людей… Такое решение нелегко принять, особенно императору, делающему все возможное, чтобы уменьшить власть церкви. Конрад скорее предпочел бы, чтобы Бог оставался там, где он есть, — на небесах, а вершить земной суд предоставил императору.
— Брат! — опять послышался голос Павла. Судьба Маркуса его совершенно не волновала, но он пользовался любой возможностью публично продемонстрировать свою набожность. — Брат, это совершенно недопустимо! Запрещаю именем Папы!
Для Конрада это решило дело.
— Повелеваю провести испытание! — провозгласил он. Площадь взорвалась одобрительными возгласами. Маркус подошел к стражнику и отдал себя в его руки, не желая, чтобы его, в водовороте бурлящей от жадного возбуждения толпы, обвинили в попытке бегства. По дороге к водоему шествие миновало кладбище. Бойдон накинул на дрожащие плечи обвинительницы плащ, взял ее за руку и повел короткой, узкой тропой, по пути сквозь зубы предупредив, что, если обвинения против его друга окажутся напраслиной, она, совершенно случайно, свалится в чан кожевника. Люди из толпы пялились на нее, указывали пальцами, обзывали. Высоко держа голову, она ни на кого не обращала внимания.
Пройдя каждый своей дорогой, люди опять собрались у водоема, на этот раз спиной к солнцу и лицом к церкви. Зрителей и прежде хватало, но никакая политика не может вызвать такого интереса, какой вызывает «божий суд», и аудитория пополнилась многочисленными зеваками. Они стекались отовсюду — со стороны Вишневого Сада, с Императорской улицы, с Кладбищенского переулка — и собирались на площади, имеющей форму ромба.
Розовато-коричневый, озаренный солнцем кафедральный собор величественно возвышался над ними. Арочные окна высоко на куполе, сквозь которые мог бы смотреть разве что сам Бог, были слегка затенены собственными наружными створками, но всех собравшихся на площади солнце палило нещадно.
Конрад расположился на противоположной стороне водоема, в тени старой липы. Из ризницы спешно принесли тяжеловесный деревянный стул, но император отказался сесть. Истицу поставили по правую руку от него, ответчика — по левую. Исходящий праведной тревогой друг Маркуса Жуглет стоял рядом с ним, глядя, как того заковывают в колодки.
— По-моему, в пустоты колодок кладут камни, чтобы человек уж точно пошел ко дну, — успокаивающим тоном сообщила Жуглет.
— Я не умею плавать, — шепнул в ответ Маркус, ничуть, естественно, не успокоившись.
Двое стражников закрепляли в колодках его запястья и лодыжки. В этот момент он был бы рад, если бы его освободила смерть, разве что не хотел вот так оставить Имоджин.
Вызвали архиепископа, оторвав от душеспасительной беседы с богатой старой девой. Ему было приказано надзирать за процессом. Вначале он упирался, и Павел всячески его в этом поддерживал. Официальная церковь не одобряла «божьи суды». Ходили слухи, что их вообще запретят как непростительно дерзкий и безнравственный обычай (само собой, аппетиты черни такие разговоры лишь распаляли). Архиепископ лично этот обычай тоже не одобрял, но предоставить разъяренной толпе повод разнести свой кафедральный собор никак не хотел. Поэтому, невзирая на возражения Павла, он встал у водоема и благословил его, после чего, обратившись к толпе, огласил формальные правила испытания.
— В колодки заковывается Маркус из Ахена, королевский слуга, — начал он. — Его бросят в святой водоем, который не принимает плоти грешников. Если он всплывет, то есть если святая вода его не примет, это будет рассматриваться как доказательство его виновности. Если же он пойдет ко дну, это означает, что перед Богом он чист и, следовательно, невиновен.
— Но зато он утонет!
Внезапно вся эта затея показалась Конраду сомнительной.
— К нему привязана веревка, — заверил короля священник. — Его тут же вытянут наверх. Сенешаль Маркус из Ахена, готов ли ты подчиниться приговору Божьего суда?
Маркус, бледный как мел, кивнул. Двое могучих стражников Конрада подняли его и подтащили к святому водоему, представляющему собой каменный колодец с грязноватой водой, в четыре шага по диагонали и глубиной в три роста взрослого мужчины. Колодец располагался в середине зеленного рынка, так что по поводу его чистоты могли возникнуть сомнения (пахло от него, во всяком случае, капустой). Тем не менее ни у кого не возникло желания поднять этот вопрос — разве что у Павла, но его все равно никто не слушал. Архиепископ призвал толпу к молчанию, и стражники отпустили Маркуса.
Маркус с громким плеском ударился о покрытую жирной пленкой воду. Те, кто стояли поближе, отпрянули.
Он прямо, как стрела, пошел на дно и там остался.
Герольды звонко затрубили в корнеты. Толпа разразилась радостными криками. Конрад громко, с облегчением вздохнул. На прекрасном лице юной обвинительницы ничего нельзя было прочесть. Жуглет язвительно рассмеялась ей в лицо; та никак не отреагировала.
— Да вытащите же его, ради бога! — воскликнул, перекрикивая нарастающий шум, Конрад.
Те же стражники, которые бросили Маркуса в воду, кинулись вытаскивать его. На это ушло некоторое время, и теперь он лежал у колодца, по-прежнему в колодках, в растекающейся вокруг луже.
Крики усилились. Маркус задышал, его расковали. Медленно, хватая ртом воздух, он поднялся на нетвердых ногах. С черной туники текла вода, волосы растрепались, темные глаза сверкали от ярости.
Толпа, довольная зрелищем и тем, что это еще не конец, замерла, когда он заговорил.
— Ты! — кашляя, он ткнул пальцем в молодую женщину в зеленой тунике с глубоким вырезом. — Эй, ты! Ха! Я невиновен! Теперь ты это признаешь? Я никогда в жизни не прикасался к тебе. Господи боже, до сегодняшнего утра я даже ни разу тебя не видел!
