— Шах и мат, сир, — извиняющимся тоном сказал Маркус.
Жуглет, сидевший в нише у окна прекрасной королевской гостиной в замке Кенигсбург, захихикал, правда уважительно.
Конрад, облаченный в расшитый золотом домашний халат, уставился на доску, словно в голове у него не укладывалось, что Маркусу это и в самом деле удалось.
— Как это получается, что ты единственный, кто обыгрывает меня в шахматы?
— Возможно, я недостаточно хорошо играю и не способен рассчитать проигрышную партию, ваше величество, — скромно ответил Маркус.
Конрад рассмеялся.
— Выходит, все остальные могут победить меня, но ведут игру таким образом, чтобы создать впечатление, будто проигрывают? Получается, что я хуже всех играю при дворе в шахматы, а ты второй с конца.
— Я просто констатирую тот факт, сир, что проигрываю всем остальным, а вы проигрываете мне. Альфонс из Бургундии, которому вы всегда делаете мат в пределах двадцати ходов, на самом деле один из лучших игроков, которых я знаю.
Ткнув себя пальцем в грудь, Конрад с веселым самодовольством спросил:
— Тогда как ты объяснишь, что такой скверный шахматный игрок силен в стратегии при дворе и на поле боя?
Он сделал пажу знак отрезать кусок сыра и опустил руку, чтобы погладить любимую собаку, со счастливым видом дремлющую около его кожаных тапочек.
Жуглет опустил инструмент и расслабился.
— О, это очень просто, сир. Многие великие воины не умеют мыслить отвлеченно. Им требуется реальная ситуация, чтобы сообразить, как действовать дальше. Виллем из Доля, к примеру, не может обыграть в шахматы даже собственную мать, и тем не менее он…
— Довольно странно, что ты то и дело ссылаешься на этого знаменитого Виллема, а мы почему-то никогда о нем не слышали, — перебил его Маркус.
— Ты просто завидуешь, потому что твои лучшие дни уже позади, — сказал Конрад.
— И еще он такой подозрительно щедрый, — заметил Маркус.
— Я отказываюсь рассматривать это как недостаток, — засмеялся Конрад. — По правде говоря, приятно сознавать, что, кроме самого императора, в империи есть еще хотя бы один человек, у которого щедрость вошла в привычку.
Непонятно почему, но слово «щедрость» заставило Маркуса вспомнить доверчивое выражение на лице Имоджин, когда он впервые полностью раздел ее. Тряхнув головой, он отогнал это видение.
— Сир, при всем моем уважении, любой поверит, что вы в состоянии проявить щедрость, когда будете хозяином праздника по окончании турнира, но рыцарь, который может позволить себе иметь лишь одного оруженосца…
— Ох, перестань, Маркус, — весело сказал Конрад, с удовольствием поглощая сыр. — Жуглет, Маркус стал таким раздражительным, и мы оба знаем почему. Поэтому давай-ка пойди и позови сюда моего дядю… Вина, — приказал он другому пажу.
— Направляясь сюда, я встретил графа, ваше величество. Думаю, он отправился на поиски плотских удовольствий, — ответил менестрель, не желая покидать насиженное местечко около окна.
Замок Кенигсбург имел заслуженную репутацию холодного и сырого, но в летнее время, да еще у окна, выходящего на южную сторону, находиться в нем было очень приятно. Дул теплый ветер, и сверху открывался прекрасный вид на предгорья, уходящие к долине Рейна.
— И при этом он воротит нос от моих невинных летних развлечений, как будто в них принимает участие сам дьявол, — с видом праведника заметил Конрад.
— Мне кажется, ваш дядя предпочитает удовлетворять свою похоть в более грубой форме, — сказал Жуглет и добавил с отвращением: — Он просто берет кухарок, и все дела.
— А-а… — без всякого интереса протянул Конрад. — Ну, тогда пойди поищи его на кухне.
Паж между тем нацедил мозельского из меха в толстый стеклянный кубок, протянул королю, и тот одним глотком осушил его, нетерпеливым жестом давая понять музыканту, чтобы он отправлялся, куда ему сказано. Жуглет неохотно поднялся с полосатых подушек, прошел мимо обоих мужчин и покинул комнату.
— Я всегда обыгрываю Жуглета в шахматы, — помолчав, задумчиво произнес Конрад.
— На самом деле нет, — отозвался Маркус.
Конрад с сожалением усмехнулся.
— Знаю.
Маркус вертел в руке черного шахматного слона, чья остроконечная голова ощущалась под его пальцами почти как сосок Имоджин. Увлекшись, он едва не поднес фигурку ко рту.
— Если вы вызвали Альфонса по той причине, по которой я думаю, благодарю вас, Конрад.
Король покачал головой и широко зевнул, потирая лицо.
— Пока рано благодарить. Я не собираюсь требовать, чтобы он назначил дату бракосочетания. — Заметив огорчение Маркуса, он спросил с раздражением: — Ох, ради Христа, ты же не сделал ей ребенка?
— Конечно нет, сир, — с оскорбленным видом ответил Маркус.
— Если ты водишь меня за нос, Маркус, я тебя прогоню.
— Я же говорил вам, сир, она по-прежнему невинна.
— Хорошо, потому что у меня все еще может возникнуть необходимость выдать ее за кого-нибудь другого. Моя кузина слишком важна для меня, и я накажу любого, кто запятнает ее честь до свадьбы.
— Я никогда… не навредил бы Имоджин, — еле слышно прошептал Маркус.
— Тогда что за спешка?
— Просто я хочу быть с нею, — сказал Маркус, прекрасно сознавая, что король его не поймет.
Конрад пренебрежительно махнул рукой и протянул бокал пажу, чтобы тот налил еще вина.
— Мне показалось, это что-то более серьезное. Я надеялся, что Альфонс удовлетворится этой помолвкой, — он же не может выдать свою дочь за меня, вот и дал ему подходящего человека, который очень мне по душе…
— Я польщен, сир, — пробормотал Маркус.
— Не стоит. — Конрад принял из рук пажа бокал с вином. — У дяди это на уровне подсознания — ненавидеть все твое сословие, независимо от того, какую пользу можно извлечь из тебя лично. Пока это всего лишь помолвка, а не брак, у него сохраняется возможность подобрать другого кандидата. Он выдал бы ее за Папу, если бы мог. Знаю, знаю, он поглядывает в сторону французской Бургундии, что весьма меня раздражает: меньше всего я хочу отдать свою единственную законную родственницу какому-нибудь французскому лакею.
Маркусом овладел страх.
— Если бы вы настояли на моем браке с Имоджин, эта опасность отпала бы.
Конрад выпил вино и негромко рыгнул.
— Принуждать Альфонса я не могу. Утонченный танец нашего якобы взаимного уважения друг к другу этого не выдержит. И все же есть способы подтолкнуть его к сотрудничеству. — Заметив выражение лица Маркуса, Конрад добавил неодобрительно: — Ох, ради Христа, ты и впрямь, что ли, томишься от любви? Неужели так необходимо усложнять мне жизнь?
