— Ваше сиятельство желает сесть? — спросил он Альфонса, показав в сторону стола на помосте.
Граф пребывал в ином мире, поглощенный обдумыванием многообещающих махинаций Павла, касающихся будущего империи. Повернувшись на знакомый голос, он спросил:
— Что? А мне сегодня… будут там рады?
— Вашему сиятельству всегда рады за столом вашего племянника-короля, ведь вы выдаете дочь за близкого друга его величества.
Маркус нарочно выразился так двусмысленно. Альфонс выглядел точно крыса, которую поймали за тем, как она вытаскивает из мышеловки сыр.
— Разве я говорил, что собираюсь выдать ее за этого безземельного драчуна?
— Конечно нет, мой господин, — стараясь, чтобы его голос не дрожал, ответил Маркус и, извинившись, отошел, сославшись на то, что ему надо заняться завтраком.
Однако на пути у Маркуса оказались не замечающий его Виллем и все видящая Жуглет, которые направлялись к по мосту. Сенешаля окатила волна страха, но он заставил себя двигаться дальше.
Наблюдая за его приближением, Жуглет шагнула в сторону. Виллем проследил за ее взглядом, увидел Маркуса… и замер на месте. Все головы повернулись в их сторону.
— Мой господин, — мягко, искренне сказал Маркус. — Еще раз молю вас о прощении.
Виллем покачал головой и ногой отбросил рассыпанную на полу траву.
— Это невозможно.
Измученный взгляд рыцаря едва не заставил Маркуса сознаться во всем.
— Может, настанет день, когда я буду вспоминать все случившееся без грусти, но сейчас, не сочтите это за оскорбление, я предпочел бы держаться от вас подальше. Слишком сильно ваш вид ранит мне сердце.
Виллем снова опустил глаза долу.
Маркус вздохнул с облегчением, хотя ухитрился сделать вид, будто с сожалением. Только Виллем — добрый, прямой, честный, благородный Виллем, не понимающий, насколько безвластен Маркус, несмотря на свой высокий ранг, — мог выразить желание «держаться подальше» от Маркуса, а не потребовать, чтобы Маркус держался подальше от него.
— Ваше сиятельство…
— Я не князь, — перебил его Виллем, по-прежнему глядя в пол.
— Князь среди людей, — без намека на иронию или банальность сказал Маркус.
Он действительно уважал Виллема, и это больше всего ставило в тупик Жуглет, пытавшуюся расшифровать происходящее между ними в надежде, что Маркус как-то выдаст себя и станет ясно, с какой целью он все это затеял. Однако по лицу сенешаля ничего понять было нельзя.
Оказавшись на помосте, Виллем поклонился и сел, как это теперь вошло в обычай, справа от Конрада. Аппетита у него совсем не было. Жуглет вернулась в дальний конец зала и уселась рядом со слугами — подходящее место для менестрелей и прочих бездельников, пусть даже самых любимых.
Увидев, что Виллем не настроен разговаривать, Конрад повернулся к брату.
— Вижу, ты не тратил времени даром, втягивая Альфонса в матримониальную кампанию Рима.
— Это не вопрос втягивания, брат, — с заискивающей улыбкой ответил Павел. — Думаю, в сердце своем он всегда превыше всего ставил твои интересы и осознавал, что дочь знатного человека для тебя предпочтительнее, чем любая хорошенькая сиротка, даже если бы она была чиста.
Виллем непроизвольно издал сердитое ворчание и стукнул кулаком по столу, так что подскочила солонка. Братья посмотрели на него, и он отвернулся, устыдившись того, что утратил над собой контроль.
Конрад снова переключил внимание на Павла.
— Учитывая, кто сидит рядом со мной, это было в высшей степени неуместное и даже грубое замечание, — буркнул он. — Если не можешь вести себя прилично, немедленно покинь мой стол и отправляйся завтракать в буфетную, словно какой-нибудь мерзкий, грязный кот, кем ты, собственно говоря, и являешься.
Павел вспыхнул под взглядом Виллема.
— Сир, — негромко сказал рыцарь, — сегодня утром мое присутствие здесь ни в ком не пробуждает добрых чувств.
— Это ты о чем? Я ворчу на Павла по сто раз на дню. — Конрад засмеялся, лишь чуть принужденно. — Ему это нравится. Он даже мурлычет от удовольствия.
— Думаю, мое появление нынче утром плохо сказывается и на настроении всего двора, — настаивал Виллем, по-прежнему очень тихо. — Чтобы избежать еще больших грубостей, прошу у вашего величества разрешения вернуться в свое жилище.
— Было бы гораздо интереснее, если бы ты вызвал Маркуса на поединок, — попытался неуклюже пошутить Конрад.
Виллем покачал головой.
— Я обдумывал это, но с моей стороны было бы неправильно вызывать того, кто слабее меня. Он известен своими ратными подвигами, но из-за его ноги наши шансы будут не равны.
Конрад удивленно посмотрел на него.
— Виллем, брат мой, ты слишком хорош, даже себе во вред. Мне будет жаль, если ты уйдешь, но я тебя понимаю. Будь у меня брат или сестра, в чье благородство я верил хоть немного, я, без сомнения, был бы раздавлен, узнав, что ошибся. К счастью, в моем случае никогда не возникало подобных иллюзий.
— И в моем тоже, — быстро вставил Павел, подражая тону брата.
Конрад проигнорировал его.
— В сложившихся обстоятельствах поступай так, как тебе лучше. Но не впадай в уныние навсегда.
— Конечно, сир, — смиренно ответил Виллем, встал, поклонился и вышел из-за стола.
Жуглет со своего места у двери провожала его взглядом, пока он пересекал зал. Потом посмотрела на императора. Конрад жестом дал ей понять, чтобы она последовала за Виллемом. Жуглет подхватила лежащий в углу футляр с фиделем и выбежала из зала.
— Можешь себе представить, какая у них сейчас начнется «игра на флейте»? — прошептал Павел на ухо Конраду. — Брат еще хуже сестры, согласись. Но не расстраивайся. В конце концов, это всего лишь безземельный рыцарь. Если его характер не выдержит проверки и разочарует тебя, ты не так уж много и потеряешь.
Конрад недовольно сморщился.
— Для пастыря душ человеческих ты удивительно плохо понимаешь свое стадо.
Вернувшись в гостиницу, Виллем со стоном рухнул на широкую постель.
— Ноги моей больше не будет в замке, — объявил он.
— Да, выглядел ты довольно нелепо, — усмехнулась Жуглет.
Он перекатился на постели и с мрачным видом воззрился на нее.
— Тебя послали не ругать меня, а успокаивать и отвлекать. Последовала пауза, во время которой они в упор смотрели друг на друга.
— Это можно понять как предложение? — с коротким смешком спросила Жуглет и положила футляр с Фиделем около открытой двери.
— А что еще делать? — угрюмо сказал Виллем. — Из-за этой истории мне теперь нельзя выходить на люди.
— Ох, ради бога!
