Воин отошел в сторону, и к шатру приблизилась знакомая фигура. Строгий длиннобородый человек, примерно мой ровесник.
— Я пришел за Джамилей, — сказал Самуил.
В первую минуту у меня пропала способность думать, не то что говорить.
— Да, — наконец произнес я. — Конечно.
Праздник святого Арнульфа из Меца,
18 июля 1203 года
Мы с братом Отто вернулись в шатер в прекрасном расположении духа после того, как отпраздновали нашу славную и бескровную победу, и нашли его (шатер) в диком беспорядке: все сундуки открыты, а их содержимое разбросано в ярости по полу. Лютня и фидель бритта разбиты. Сам бритт был не в лучшем состоянии. Он сообщил нам, пребывая в сильном волнении, что Джамилю забрали пережившие пожар в Пере иудеи и он сам привел их к ней. Бритт говорил так, словно способствовал похищению, а не воссоединению родственников.
Я приказал ему снова сложить все как было и лично присматривал за ним, пока он этим занимался. Только тогда я позволил ему вновь начать дерзить; по правде говоря, прежнее нахальство вернулось к нему в полном объеме. Он больше переживает свою потерю, чем Отто из-за Лилианы.
Вечером императорская пара, отец и сын, Исаак и Алексей Ангелы, почтительно обратились к армии с просьбой отойти обратно на другой берег бухты, в тень Галатской башни. Армия, располагающаяся рядом с дворцовыми стенами, создает впечатление принудительной оккупации, а их величествам нужно было убедить своих граждан, что дело обстоит абсолютно не так. Как однажды выразился Дандоло Венецианский, мы их сторонники, а не завоеватели.
Наши предводители, радуясь победе, сразу согласились, тем более что просьба подкреплялась повозками, груженными снедью и бочками с вином, чтобы облегчить нам переезд.
Как бы ни радовали меня припасы, я ропщу от известия, что армия снимается с места только для того, чтобы обосноваться на другом. По сути, мы ведь должны были немедленно погрузиться на корабли и отплыть в Святую землю; поэтому я и приказал основательно упаковать все вещи. Отто, как закаленный ветеран, что рвется в следующий бой, упросил меня пожаловаться мессиру Бонифацию. Но найти мессира сейчас невозможно, так как эту ночь он проведет во Влахерне, празднуя и совещаясь с Алексеем и Исааком. Поговорю с ним завтра.
Праздник святого Арсения,
19 июля 1203 года
Мессир Бонифаций вернулся в полуразобранный лагерь на рассвете и тут же начал проводить военное совещание на платформе, оставшейся от его шатра, который в это время переправляли через бухту в Галату. Я приблизился к платформе, когда совет подходил к концу. В нем принимали участие мессир маркиз, бароны и графы, епископы и один грек, очень высокий и худой, без бороды. Кожа на лице у него была гладкая, как у женщины, а голос тонкий. Предводители войска ликовали, обнимали друг друга, прославляли имена императора Исаака и его сына Алексея, которому в самом скором времени тоже предстояло короноваться императором. Греческий евнух — предполагаю, именно им он и был — выглядел мрачно и под каким-то предлогом поспешил вернуться во Влахерну в окружении грозной охраны, достойной самого императора. (Это были представители варяжской гвардии. Рискую показаться тщеславным, однако до Константинополя я почти не встречал воинов, которые считались бы мне ровней по силе, будь то наемники или рыцари. Но любой варяг, которого я здесь видел, вероятно, мог бы свалить меня одним ударом.)
При моем приближении бароны, графы и епископы начали расходиться, но его преосвященство епископ Конрад, завидев меня, подошел и тепло поприветствовал.
— Грегор, сын мой, — сказал он радостно, — Господь награждает нас за наше вмешательство! Алексей и его отец уже выплатили первую половину обещанного!
Он указал туда, где за платформой Бонифация выстроился ряд повозок, груженных обитыми железом сундуками. Один из этих сундуков, которые охранялись вооруженными воинами, был открыт на всеобщее обозрение. И действительно, это было какое-то чудо: полный сундук серебра, холодно блестевшего на утреннем солнце. От удивления у меня пропал дар речи. За всю жизнь мне не довелось видеть столько денег. Его преосвященство выразил восторг, но, видя мое настроение, поспешил уйти.
Наконец я дошел до низкого помоста, на котором восседал мой многоуважаемый тесть, и, хотя он прекрасно видел меня, слуга все равно с помпой доложил о моем приходе. Мессир Бонифаций заулыбался и вышел из-за походного стола, чтобы обнять меня. Он излучал радостное волнение, которое мешало ему усидеть на месте.
— Сын мой, — воскликнул он, — ты уже слышал счастливую новость? — Он указал на повозки. — Сто тысяч марок серебром!
Мне не хотелось показывать, насколько сразила меня эта цифра, но все-таки я не удержался от колкости:
— Он должен нам в два раза больше, мессир.
— Вторая половина поступит совсем скоро, — заверил мессир Бонифаций.
— Почему он не платит все сразу? — поинтересовался я.
— Чтобы собрать для нас эту сумму, им пришлось почти опустошить сокровищницу, — ответил мессир Бонифаций. — Нет у них таких денег, какие мы просим. Сначала им придется получить столько серебра.
— Могу спросить, каким образом они планируют его получить?
— Налоги, полагаю. А что?
— Сто тысяч марок серебром? С налогов? Да во всем французском королевстве не найдется столько денег! Такие поборы уничтожат город!
Мессир Бонифаций сразу помрачнел. Он опустился на стул и резким жестом велел мне сесть на табурет, что стоял рядом.
— В договоре не говорится, что они выплатят нам деньги, происхождение которых должно быть нами одобрено. Там говорится только, что они должны нам заплатить, — Он снова улыбнулся. — Это отличная новость, прежде всего потому, что как только мы отдадим нашу долю Дандоло, то наконец рассчитаемся с долгами проклятым венецианцам.
— Выходит, все это достанется одним венецианцам? — Я указал на сундуки, но не глядел на них, чтобы не подать виду, насколько поражен таким богатством.
— Они получат большую часть. Но… когда поступит вторая половина — а это произойдет совсем скоро, — мы разделим ее поровну! Грегор, все идет хорошо. Давай не будем портить праздник, вернувшись к прежним мелким раздорам. Так зачем ты искал встречи со мной? — Мессиру Бонифацию, видимо, очень хотелось изменить мое настроение к лучшему, поэтому он отпустил не совсем красивую шутку: — Не желаешь ли предложить ставку повыше, чем твой брат, чтобы вернуть Лилиану? Только не говори ему, но мне кажется, что она к тебе неравнодушна. Я знаю, он теперь у нее не в фаворе, но моя доброта не позволяет откровенно ему об этом сказать.
