Здесь же, однако, имелись и другие объекты, вызывавшие интерес и восторг народных масс, допущенных (при строгих условиях) пройти через ворота. В частности, там был Ипподром — огромный стадион, но с таким узким овалом, что невольно возникала мысль о хотя бы одном (в месяц) разбившемся насмерть при повороте погонщике колесниц. Соответственно этот аттракцион пользовался у горожан огромнейшей популярностью.
Еще большее изумление, чем размер стадиона, вызывали высокие бронзовые статуи, расставленные плотным кольцом по верху конструкции. Там были лошади, олени, быки, драконы, фавны и сатиры, кентавры, полубоги и демоны — все настолько правдоподобно исполненные, что даже с этого расстояния казалось, что они вот-вот пошевелятся.
— Кое-кто из них настоящий! — как последний болван, упорствовал Отто.
— Нет-нет, — запротестовал Ионнис, — они невсамделишные. Металл. — Он постучал по шлему Отто, подергал его кольчугу. — Бронза. Понимаете меня? В первый раз все принимают их за живых.
— Кто этот мастер, которого Господь благословил таким умением создать точные копии своих творений? — тихо поинтересовался Конрад с таким искренним благоговением, которого я прежде у него не замечал.
Ионнис пожал плечами. Хотя ему льстила наша реакция, он знал о статуях ровно столько, сколько об акведуке, который мы видели две недели назад.
— Никто не знает. Эти статуи здесь много веков. — Он указал на ворота Ипподрома, с которых, как казалось, сейчас спрыгнут четыре огромных жеребца, тянущих за собой колесницу. — Видите их? Упряжь сгнивает, и мы надеваем новую, та тоже приходит в негодность, мы опять ее меняем, и так до бесконечности. — Он пожал плечами. — В Станполи так принято: тот, кто управляет горожанами, не вечен, он придет в негодность, но уклад жизни должен остаться неизменным. В любом случае упряжь — всего лишь снаряжение. Она не делает их теми, кто они есть, не придает им ни силы, ни красоты и даже не управляет ими. Поймите меня.
Я и Грегор переглянулись. Мы его поняли. Этот маленький проводник был не так прост, как казалось на первый взгляд.
Ионнис, совершенно не торопясь на коронацию, позволил нам поглазеть на четырех коней Ипподрома, а также на их мифических и звероподобных собратьев. Затем он с мрачным видом попросил нас взглянуть налево, где оказался вход в собор Святой Софии — храм Божественной мудрости, куда нам предстояло явиться на коронацию Алексея-сопляка.
Издалека то, что мы увидели, вовсе не напоминало здание. Скорее, небольшой городок, раскинувшийся на холме, хотя никакого холма видно не было — просто ряд зданий с крепкими стенами по чьей-то прихоти был построен поверх таких же зданий. Сооружение казалось изящным — округлые мягкие линии, теплые тона, тогда как от большинства крепостей, сравнимых по размеру с этим зданием, веяло холодом и мраком. Но, путешествуя по Италии и Франции, мне доводилось видеть церкви позанимательнее. Эта же была просто большая.
Непонятно почему, но внутри она оказалась гораздо больше, чем снаружи.
Сначала шел вестибюль, даривший чудесную прохладу после пекла за порогом. Размерами он не уступал вестибюлю ни одной из церквей, в которых мне довелось побывать, а украшен был гораздо роскошнее: со сложной инкрустацией красного порфира и зеленого змеевика. Здесь так много было резьбы, мозаики и эмали, что я чуть шею себе не свернул, стараясь разглядеть все.
А ведь это был всего лишь вестибюль. Затем, пройдя мимо Императорских дверей в тридцать футов высоты (предназначенных исключительно для сопливых мальчишек и их папочек), мы прошли через двери поменьше, пятнадцатифутовые, и угодили прямо в центр. Так как мы находились в свите епископа, дежурившие глашатаи возвестили о нашем появлении короткими фанфарами, и толпы греческих горожан (все сплошь в жемчугах) посторонились, освобождая нам место. Настроение Ионниса слегка улучшилось: он не собирался оставаться на церемонии, но ему понравилось, как его соотечественники расступаются, чтобы дать дорогу процессии, которую он возглавляет.
В центральном нефе уже собралось несколько тысяч человек, а поток желающих присутствовать на церемонии все не иссякал. Церкви здесь были устроены не так, как у меня на родине: мало того что отсутствовали скамьи, все было открыто, а по верху проходили галереи. На них тоже собралась толпа, в основном мужчин, хорошо одетых, подобно знати во дворце Влахерны. Вероятно, это и была та же самая знать. Эхо наших коротких фанфар полетело вверх, гул голосов на секунду стих, и тысячи голов повернулись разом в приглушенном свете, чтобы посмотреть, кто пришел, а убедившись, что мы птицы невысокого полета, люди снова начали судачить.
Вспомнив о чудесной статуе благословляющего Христа под куполами осмотренных нами церквей, мы с Грегором одновременно подняли взгляды наверх. Меня охватила паника, и я попытался удрать на ослабевших ногах, ибо огромная вселенная — благословляющий Христос и все прочее — обрушивалась прямо на нас. Но Грегор вцепился в мой воротник и удержал на месте.
— Она падает! — Мой голос потонул в шуме толпы. — Крыша падает!
Я поднял руки вверх и затряс ими в истерике, указывая на огромный каменный купол, нависший над залом, еще большим, чем сам купол, где не было ни колонн, ни других подпорок, чтобы поддержать его вес, — то, что выглядело снаружи как город, оказалось одним сплошным невероятно широким пространством.
— Гляди! Гляди! Крышу ничто не держит! — кричал я, отчаянно стараясь вырваться из цепкой хватки Грегора.
Ионнис, по-прежнему оставаясь серьезным, посмеялся надо мной.
— Иллюзия, — самодовольно изрек он. — Это великое строение в честь Господа. Оно простояло почти семь сотен лет. Господь не позволит, чтобы оно рухнуло на нас именно сегодня.
Я, по-прежнему чувствуя руку Грегора на шее, попытался кивнуть, хотя меня мутило. Но потом вдруг моя голова по собственной воле качнулась к одному плечу, потом ко второму, и в результате получилось «нет». Я еще раз взглянул на купол и сразу съежился, охваченный новой волной паники. Мне казалось, что я тону.
— Не желаю здесь больше оставаться.
Ионнис понимающе поджал губы.
— Я тоже. — Он взглянул на епископа. — Досточтимый господин, я вас привел. Теперь отведу маленького человека к переправе, чтобы он вернулся в лагерь.
— Не хочешь остаться на коронацию? — разочарованно спросил меня Грегор. — После всего, что мы сделали… — он понизил голос, — всего, что ты сделал, чтобы добиться этого?
Я покачал головой, пристыженный, но порабощенный страхом, что крыша вот-вот на нас рухнет, — по-моему, так оно и было бы, если только взглянуть наверх повнимательнее.
Нас отпустили; я бегом помчался к толпе хорошо одетых ремесленников, с надеждой собравшихся у двери. Ионнис ухватил меня за руку, чтобы не потерять в толпе.
Поразительно, как долго мы не могли выйти из-под парящей крыши, но в конце концов, вернее, наконец-то оказались снаружи, в саду, все еще проталкиваясь через встречный поток людей, но уже не в такой тесноте. Ионнис отпустил меня. Я прерывисто вздохнул и оглянулся на опасное здание. Отсюда оно казалось огромным, но вполне безобидным, почти дружелюбным, и явно не собиралось никуда падать. Я смутился, но, по правде говоря, был рад, что сбежал с коронации.
