Отто проглотил наживку, резко развернул Ору и первым оказался возле иконы. Будь Ора чуть побыстрее, Отто мог бы поймать святой образ, даже не покидая седла. А так ему пришлось спешиться и накрыть собою икону, чтобы никто из остальных всадников не лишил его трофея. Он прижал Пресвятую Деву к груди, произносил молитвы и воздавал хвалу ее именем всю дорогу обратно в лагерь, где подарил икону Лилиане и объявил, что если у них родится дочь, то зваться она должна Марией.
Только тогда Лилиана отпустила мою руку, за которую цеплялась последние два дня так крепко, что я уже не знал, смогу ли когда-нибудь держать смычок.
Бонифаций незамедлительно вызвал к себе Отто и объяснил сладкоречиво, почему простой воин (не говоря уже о его шлюхе) не может лично у себя оставить бесценную икону Пресвятой Девы. Германец воспротивился снисходительному тону, но согласился передать икону главному монастырю цистерцианцев во Франции, если только ему воздадут должное за то, что он освободил ее из еретического плена православной церкви, а также если все епископы вместе с Бонифацием публично выразят ему благодарность.
Настоящим триумфом дня стало прибытие провианта, и в тот же вечер во всем лагере пировали и праздновали. Только Грегор, разумеется, не принимал участия в веселье. Он остался в хижине замаливать на коленях грехи Отто, то есть его успех. Мне заплатили, чтобы я играл на танцах до самого утра, но было трудно веселиться, когда я думал о мучениях Грегора. У Отто для брата не хватило терпения.
На следующий день по лагерю прокатился слух, что Мурзуфл вернулся в Константинополь и имел наглость сообщить горожанам, что не только не потерпел позорного разгрома, а, наоборот, одолел войско крестоносцев, устроивших засаду, с помощью чудотворной иконы Пресвятой Девы. Тогда ему задали очевидный вопрос: где же сейчас находится икона Пресвятой Девы? Не там ли она, где покоится пропавшая голова Иоанна Крестителя? Он заявил, что икона была незамедлительно спрятана в надежное место в одном из подземелий.
Я обещал Лилиане (и себе) не вмешиваться, но как только услышал это, то сразу понял, что нужно делать. Понял также, что один не справлюсь и останусь при этом полудурком в глазах Бонифация. Грегор был мне не помощник — он теперь не покидал хижины, разве только на время несения караула. Его брату, однако, мой план понравился, и он энергично взялся за его осуществление. Одолжил на короткое время священную икону у Бонифация (которому идея тоже понравилась, причем настолько, что он приписал ее себе) и принялся демонстрировать ее, курсируя на венецианском баркасе вдоль бухты. На втором баркасе сводный отряд барабанщиков громко привлекал внимание к святыне. Один огромный плакат, написанный по-гречески, сообщал правду о происшедшем под городом Филея и объявлял Мурзуфла трусом и лжецом; второй плакат призывал к возвращению на трон Алексея IV, законного императора.
Осуществлено все было как надо, но, по правде говоря, предпринятые меры не произвели ни на кого особого впечатления.
За исключением Мурзуфла. Он сразу понял, что ни Бонифаций, ни Дандоло, ни другие бароны не будут воспринимать его серьезно до тех пор, пока жив Алексей IV.
На следующее утро, когда воины завтракали, посреди участка, который занимал Бонифаций, упала стрела с привязанным к ней пергаментом. Никто не знал, откуда она прилетела; выпущенная с того берега, она все равно не долетела бы и до середины бухты в самой узкой ее части. Послание принесли Бонифацию, который и распечатал его.
Оно гласило на французском: «Это был Мурзуфл, и это было убийство».
Через час из дворца Влахерны прибыл официальный посол с шокирующим известием, что Алексей — царевич, претендент, император, нарушитель слова и сопливый юнец — умер естественной смертью во сне.
Новость облетела лагерь, ее восприняли молча, с ужасом.
В тот же день, но уже позже появился второй посол и объявил, что Исаак, узнав о смерти любимого сына, тут же умер от потрясения.
В столице больше не было четырех императоров. Остался всего лишь один.
Мурзуфл.
59
— С Мурзуфлом у нас нет никакого договора, — тем же утром изрек Бонифаций.
Созвали срочный совет со всеми баронами, епископами и Дандоло. Меня волновало, разумеется, что назревает кризис, но я был просто в панике по сугубо личным причинам: охранник у ворот Перы рассказал мне, что старейшины готовы полностью перенести поселение при первых же признаках возобновления военных действий. Единственный, кто мог бы выступить против подобных деяний, был Грегор, но сам он и пальцем не пошевелил бы. Поэтому я немного смошенничал, в результате чего Бонифаций решил, будто Грегор просит разрешить ему присутствовать на совете. Когда пришел ответ, позволяющий рыцарю явиться на совещание, я убедил Грегора (который не удосужился прочитать послание, потому что был слишком занят молитвами), что это был приказ.
Итак, Грегор сидел на совете. Я по просьбе Дандоло исполнял свою обычную роль недоумка-лютниста, но, глядя на рыцаря, решил, что зря хлопотал. Он сидел с нечесаной шевелюрой, неподстриженной бородой, почти без одежды: Грегор по-прежнему, несмотря на зимние холода, одевался как пилигрим — в одну только рубаху с крестом на спине. С впалыми и черными глазницами, изможденный и осунувшийся, он казался то ли пьяным, то ли одурманенным лекарствами. По сравнению с ним Иоанн Креститель выглядел бы приятнее, даже после того, как Саломея получила свой приз. Я боялся, что Грегор прямо здесь и сейчас впадет в оцепенение, от которого уже не очнется, или в религиозный экстаз. Мне даже стало любопытно, что он выберет, хотя я разрывался между тревогой, возмущением и чувством вины.
— Договор был заключен с Алексеем, — объяснял Бонифаций. — Если он мертв, значит, никакого договора больше не существует. Теперь у нас даже нет права надеяться на получение остатка долга. А к концу месяца закончатся припасы.
— Но это уже будет март, — сказал Балдуин Фландрский. — Все равно мы собирались уезжать. Таков был уговор. — (Я немного успокоился, надеясь, что все на самом деле так просто.) — Теперь ясно, отклонение от маршрута ничего нам не дало. Давайте признаем нашу ошибку, покинем Константинополь и наконец обратим наши лица к Святой земле.
Дандоло метал молнии из глаз; его слепота позволяла делать это во всех направлениях одновременно.
— И каким образом вы предполагаете сделать это, мессир? — с язвительной вежливостью поинтересовался он.
— На кораблях, ожидающих в бухте, мессир, — ответил Балдуин, подражая его тону.
— И каким образом вы предполагаете расплатиться с нами за них, мессир? — продолжал Дандоло. — Уговор отправиться в Иерусалим в марте основывался на выплатах долга, которые Алексей не успел сделать до своей кончины, а теперь уже вряд ли сделает.
— Разве вы, венецианцы, не такие же пилигримы, мессир? — заговорил без разрешения Грегор. (Он хрипел, глядя в пустоту. Оцепенение или экстаз? Я по-прежнему терялся в догадках.) — Разве вы все не приняли крест до начала плавания?
