— Естественно, все высокопоставленные священники обсудили письмо, — сказал епископ носку своей туфли, которым толкал медвежью шкуру поближе к огню.
Он не был ни старым, ни грузным, но обладал великолепно развитыми челюстями, заполучить которые большинству мужчин удается только к концу жизни. Они буквально ходили из стороны в сторону, когда епископ качал головой, как сейчас.
— Но ты не такая важная птица, чтобы требовать объяснений, — строго заметил он.
— Умоляю вас, ваше преосвященство, мне невыносима мысль, что Грегор — наставник, которому поручено сопроводить такого подопечного, как я, в Святую землю, — считает меня лжецом, — пожаловался я и, в знак своей готовности служить ему во всем, принялся подталкивать медвежью шкуру собственной туфлей (не такой красивой, но зато новой). — Умоляю вас, ваше преосвященство, расскажите ему, что письмо Папы действительно существует. Только и всего.
Конрад еще раз толкнул шкуру, затем наконец заставил себя посмотреть мне прямо в глаза. Я всегда считал его бодрым и общительным, но сейчас он показался мне болезненно-подавленным. Челюсти, наверное, ныли.
— Рассказать Грегору о твоей честности означает признаться, что его святейшество действительно запретил отклонение от первоначального курса.
Я пожал плечами.
— Ну и что? Почему вы не хотите, чтобы он знал правду?
Вновь вперив взгляд в медвежью шкуру, Конрад ответил:
— Ситуация сложная и тонкая, сын мой…
— Святая Троица — вот где тонкость и сложность, ваше преосвященство. Если вы думаете, что я когда-нибудь сумею ее понять, то давайте для начала попрактикуемся, устроим мне проверку на сообразительность — вдруг пойму.
— Поход на Византию, как ни прискорбно, необходим. Вот и все, что тебе нужно знать.
— Значит, вы отказываетесь помочь мне доказать мою правдивость перед Грегором?
— А ты разве правдив, лютнист-недоумок?
Я невольно прищурился, услышав угрозу.
— Так вы уже рассказали Бонифацию, кто я такой?
— А что бы это дало? — сказал он. — Мой рассказ повлек бы за собой определенные последствия, но не знаю, какие именно и в чьих интересах. На данном этапе я даже сам не уверен, в чьих интересах хотел бы выступить. — Он вздохнул одновременно самодовольно и робко, словно был доволен своей робостью. — Возможно, к этому времени ты успел заметить, что я не склонен совершать поступки, последствия которых мне самому не ясны.
— Теперь, когда вы сказали, я действительно однажды заметил это, ваше преосвященство, — сказал я с искренним сарказмом. — Благодарю вас за тот случай. Но я был бы еще больше благодарен, если бы вы могли доказать Грегору мою честность.
— Но ты вовсе не честен, маленький лютнист.
— Выходит, вы одобряете мою нечестность по отношению к Бонифацию и не поддерживаете мою честность по отношению к Грегору. И как же тогда быть с христианскими ценностями?
Конрад раздраженно подозвал одного из охранников.
— У меня нет времени на твои богословские рассуждения, — сказал он. — Тем более что ты не желаешь воспринимать мои слова.
И охранник бесцеремонно лишил меня общества его преосвященства.
26
Прощайте дожди, время ливней прошло,
зима миновала, и все снова станет красивым.
Анонимный иудейский пиит
Праздник святого Иосифа Аримафейского,
17 марта 1203 года
Я возвращаюсь к данной хронике спустя много недель, ибо за это время не произошло абсолютно ничего, достойного записи. В захваченном городе ходят слухи, что из Рима пришла хорошая новость: его святейшество Папа Иннокентий простил нам, и даже венецианцам, все грехи и поддерживает любые действия, которые должна предпринять армия, чтобы возвести Алексея на отцовский трон.
По правде говоря, не знаю, следует ли этому верить.
Если быть честным, большинство воинов не очень рады новому маршруту — пусть даже Папа и благословил Алексея. Все, в том числе и я, хотят исполнить данный обет, а потом вернуться домой. У меня есть небольшие владения, требующие ухода, и жена — с ней мне еще предстоит как следует познакомиться, — а вскоре появится и ребенок, которому я должен служить примером.
В последнее время ко мне то и дело украдкой заглядывают гонцы от знатных баронов — Пьера Амьенского, Отто Шамплитта. Однажды даже пришел вассал Балдуина Фландрского. Все спрашивают, не примкну ли я к ним, если они уйдут из армии и направятся сразу в Святую землю, собрав кое-какие скудные средства. Признаюсь, мне ужасно хотелось бы так поступить. Но каждый раз я отсылаю гонцов с ответом, что не могу раскалывать армию. Думаю, бритт мешал бы мне отклонять подобные предложения, если бы мог. Поэтому приходится заставлять Отто усаживаться на него верхом и не сходить с места до тех пор, пока не вернутся мои оруженосцы и не скажут, что мой отказ благополучно доставлен кому надо. Отто считает это отличным развлечением.
Однако даже без моего участия воины числом в целую тысячу собрались вместе и попросили позволения покинуть армию и отправиться в Святую землю. Разрешение было им дано с большой неохотой. Бритт сильно сокрушался и сердился, когда узнал об этом.
— Если бы знал кого-то из них, кому можно доверять, ушел бы с ними и забрал бы Джамилю с собой! — сказал он.
Его заявление расстроило меня больше, чем можно было предполагать. Хотя он, конечно, для меня все равно что заноза в боку, все же я к нему привязался, а Джамиля — одна из самых достойных и просвещенных женщин.
Несколько недель назад за мной прислал мессир Бонифаций и заявил, что я не очень оправдываю свою награду — свободу «любовницы-мусульманки», — и попросил меня каждое утро на военных учениях произносить вдохновенные речи. Вот и стараюсь. Бритт поприсутствовал несколько раз, а потом заявил непонятно что: «У тебя пропало золото». Полагаю, мне удалось сохранить хорошую мину, но тех, кто способен отличить настоящее от подделки, мне кажется, я не сумел убедить. Для меня наступил непонятный момент. Все время думаю о словах бритта, заявившего, будто мессир Бонифаций скрывает запрет Святого отца на отклонение от маршрута. Начинаю задаваться вопросом: а вдруг он все-таки не соврал?
Праздник святого Рупрехта Зальцбургского,
27 марта 1203 года
Меня не отпускают дурные предчувствия. Восемь дней назад в Святую землю отправилась еще тысяча недовольных воинов. Сразу после этого мессир Бонифаций снова меня отчитал — по-отцовски, озабоченно — за то, что не стараюсь, как могу, ради армии. Он также поставил своего человека, Клаудио, у самых наших ворот, как напоминание о том, что ему точно известно, где находится «принцесса». (Поэтому кое-кто из моих домочадцев покидает дом и возвращается только через соседнюю крышу, дабы не быть связанным со мной в глазах Клаудио.)
