Сами баржи представляли собой не очень грозную защиту, но между ними протянулась знаменитая городская цепь. Издалека она казалась простой потрепанной веревкой, но тот факт, что мы могли ее разглядеть с большого расстояния, свидетельствовал о ее массивности. Мне с трудом верилось, что люди, построившие и населявшие этот огромный город, не вели междоусобных войн. За этой стеной, утыканной башнями, проживало наверняка гораздо больше народу, чем во всей Британии. Как тут справиться со всей этой громадой двум сотням кораблей с воинами?
Мы высадились напротив имперского летнего дворца Скутари. Бонифаций с ближайшими соратниками переехал в это красно-белое каменное чудище. Остальные пилигримы раскинули палатки поблизости, на вершине крутого холма, обрывавшегося прямо в реку, которая прозывалась Босфором и оказалась вовсе не рекой, как сообщил мне один венецианский моряк, а проливом. (Когда я попросил его объяснить поточнее, что такое пролив, то мне показалось, что он просто дал определение какой-то особой реки. Моряки ужасно щепетильны по поводу своих морских словечек.) Парусный транспорт был отбуксирован галерами против течения туда, где прибрежные холмы начали сглаживаться. Там было легче доставить на берег лошадей и тяжелые грузы — доспехи, припасы — и перенести затем в лагерь.
Разгрузка судов, перевозивших лошадей, выявила убыль. Многие животные погибли в пути от болезней и обезвоживания. Туши мы съели и до сей поры не подозревали, насколько поредели их ряды. Армия хоть и прошлась по дворцовым кладовым, но все равно припасов катастрофически не хватало. Пехоте было велено раздобыть продовольствие самостоятельно. В этих краях зерно и фрукты созревали рано, так что пилигримы поживились на полях и в садах близлежащих деревень. Тем самым они произвели на местных жителей поистине неизгладимое впечатление.
Нетвердо шагая по земле, которая, казалось, так и ходит волнами, Грегор, Отто и я отправились вечером к шлюхам, где надеялись услышать что-то интересное, но так ничего и не услышали. Грегор был тверд в своем намерении действовать дипломатично, а мы с Отто согласились, что для начала нужно пробраться во дворец, оглядеться и потом уже решать, как вызволить женщин. Мы также сошлись с ним в том, что мне проще других сделать это незаметно, так как никто не знал, что я имею отношение к пленницам. В общем, я напялил красно-белую ливрею Бонифация и предстал перед воротами дворца Скутари, держа в руках лютню и фидель. Я не имел ни малейшего представления, зачем мы здесь высадились и как долго пробудем на этом берегу. Поэтому никак не мог определить, сколько у меня времени на то, чтобы втереться в доверие и найти женщин, раз во дворец мне все-таки удалось проникнуть. Даже не знал, где их держат.
Раньше я думал, будто все дворцы одинаковы, но ошибался. Это был мой первый византийский дворец. Вскоре мне предстояло увидеть еще более роскошный, но уже этот буквально ослепил. Меня провели без всяких церемоний через боковую дверь, потом повели вверх по мраморной лестнице. Преодолев несколько пролетов, я попал в просторный зал с высоким потолком и стенами, блестевшими золотом. Голубые и зеленые мраморные колонны поддерживали массивный позолоченный потолок. Пол был выложен сложным геометрическим рисунком из блестящего камня — темно-зеленого, красно-коричневого, белого. (Тогда я понял, что греки или безумны, или тупицы. Кто, скажите на милость, имея выбор, предпочтет для своего жилища такой твердый и холодный материал, как мрамор?) Вдоль одной стены тянулась низенькая галерея, отделенная от зала колоннами, — туда меня и препроводили. Я оказался рядом с мозаикой, изображавшей розовощеких крестьянских детей — ростом выше Грегора — за дойкой коз. Напротив меня выстроились в ряд сводчатые окна, глядящие на Босфор и открывающие великолепный вид на город и его гавань. Стул был только один, и на нем восседал Алексей. По византийскому обычаю, все остальные, включая музыкантов, должны были стоять в его присутствии. «Все остальные» в данном случае составляли невероятно удобное для моего дела собрание: маркиз Бонифаций Монферрат, Энрико Дандоло, венецианский дож, и ближайшее окружение Бонифация, в основном бароны, графы и герцоги, а также Грегор Майнцский, которому тоже удалось проникнуть во дворец, и, наконец, Лилиана с Джамилей.
30
Судя по виду, обращались с ними хорошо, и одеты они были хорошо, до смешного хорошо. Кто-то, наверное, перерыл дворцовые гардеробы и выбрал для них парчовые одеяния, достойные их мнимого статуса, — платья с открытыми плечами, при виде которых мое сердце затрепетало. На Джамиле был головной убор, похожий на корону, с которой свисали длинные сережки. При других обстоятельствах я бы расхохотался в голос от такой нелепицы. Корона чуть не лопалась от обилия бирюзы и драгоценных камней, настолько огромных, что лично мне они казались стекляшками.
Разумеется, Джамилю разрядили для того, чтобы держать в узде Грегора: о красивой и умной принцессе, собиравшейся в скором времени принять христианство, много говорили, и всегда в связи с Грегором Майнцским. Поэтому если бы вдруг ее разоблачили как нераскаявшуюся иудейку-простолюдинку, то это разрушило бы его образ у вельмож. (Это обстоятельство меня поразило как необычайно глупое, хотя, конечно, если подумать, я ведь родом из других краев, где не знают, что такое европейская галантность и сопутствующая ей нетерпимость к иудеям. На моей родине иудеи были всего лишь библейскими персонажами, а так как это угнетаемый народ, то мы восхищались той непримиримостью, с какой он расправлялся со своими недругами. Поэтому и ужас Грегора, как бы кто-то не заподозрил его в связи с иудейкой, показался мне совершенно не рыцарским, но в конце концов пришлось смириться — все-таки нами управляют разные звезды.)
Я увидел Грегора в тот момент, когда он стоял коленопреклоненный перед Алексеем, низко опустив голову. Видимо, его позвали сюда, чтобы он подтвердил свою готовность и дальше участвовать в фарсе — тем и объяснялось присутствие женщин. Я шагнул за ограждение для музыкантов и оказался рядом с трубачом, который в этот день больше пил, чем ел, судя по его дыханию.
— С ума все посходили, — прошептал он мне, приваливаясь к стене, чтобы не упасть. — Господа из благородных, а ведут себя как дураки. Три часа без малого только и делают, что кланяются друг другу. Вот тебе нота, чтобы ты настроил свои струны под меня.
Бонифаций опустился на колени рядом с Грегором и начал поднимать его.
— Сын мой, ты не должен так уничижаться, все мы воины Христа и равны в его глазах, — зычно проговорил он, и клянусь, что никогда прежде не слышал столько довольства в его голосе.
— Как воин Христа, мессир, я должен подчеркнуть свою готовность выполнить нашу задачу здесь, с тем чтобы незамедлительно отправиться в Святую землю и выполнить то, чего Он от нас ждет, — сказал Грегор. — Чем скорее мы добьемся победы здесь, тем скорее устремимся туда, где Господь благосклонно примет наши усилия.
Бонифаций нахмурился, но до Алексея не дошла тонкость замечания. Царевич заскучал, а потом взял и ушел. Его уход сопровождался громким шумом, исходившим от моего собрата-музыканта и меня. Царевич потребовал, чтобы Лилиана удалилась вместе с ним. Она бросила на Бонифация взгляд, в котором смешались испуг и отчаяние. Маркиз жестом выразил сожаление, послал ей воздушный поцелуй, а потом просигналил своему охраннику, чтобы тот убедился в ее покорности и проводил до места. Хорошо, что Отто среди нас не было.
