Отто расстроился, узнав, что ему предстоит выступить в арьергарде. Чтобы взбодриться, он занялся своим новым развлечением: просвещением меня в области чудес военного искусства. Мне был преподан урок истории о составе традиционного французского батальона: каждое подразделение, возглавляемое местным бароном, состояло из различных отрядов — две дюжины рыцарей выезжали плечом к плечу, выстроившись в два или три ряда, а с флангов их прикрывали лучники. Для сравнения он рассказал о более современных достижениях: десять рыцарей и пять дюжин пехотинцев сражались вместе, а лучники шли впереди. Французы с севера лучше других проводили кавалерийские бои, поскольку по выучке превосходили прочих. Южные французы, питавшие меньше романтических привязанностей к рыцарству, были ближе к итальянцам, предпочитавшим объединять силы пехотинцев и кавалерии. Отто почувствовал себя гораздо лучше, как только я все это усвоил.
И этот день, и следующий длились очень долго, пока мы с Джамилей прятались — сидели в тишине или тихо разговаривали. Мы сидели достаточно близко, и я мог дотронуться до нее, но ни разу этого не сделал. Все еще считал себя ответственным за ее благополучие. Поэтому по-прежнему опасался (хотя ту ночь под проливным дождем мы просидели, вцепившись друг в друга), что злоупотреблю ситуацией, если теперь прикоснусь к ней или откликнусь на ее прикосновение, что она делала дважды или трижды. И каждый раз меня словно подбрасывало, я как будто растер ступни шерстью, а потом коснулся ими металла. Удар отзывался везде — в утробе, в паху, в подошвах, в черепе. Но я ни разу не позволил себе коснуться ее в ответ.
Ночью, после того как командиры сформировали батальоны, лагерь готовился к бою. Для армии пилигримов было бы нормальным отослать женщин еще накануне, но никому и в голову не пришло отдать такой приказ (возможно, это свидетельствовало о том, что предстоящее событие нельзя было отнести к разряду обычных дел). Тем не менее женщин в тот вечер почти никто не тревожил, за исключением нескольких трусоватых оруженосцев, которые опасались, что это их последняя ночь на земле. Все остальные были заняты своими душами: епископы, аббаты и священники низшего звена сновали по лагерю, выслушивая последние исповеди, отчаянно делая вид, будто Папа вовсе не запрещал предстоящую атаку, и помогая тем, кто не успел написать завещание. Как случалось каждый вечер, у разных костров по всему лагерю собрались поиграть музыканты, но песни сегодня звучали печальные, больше похожие на гимны, чем на обычные псалмы крестоносцев. (Например, сочинение Конона де Бетюна на французском: «Господь! Мы часто похвалялись своей смелостью, теперь посмотрим, кто из нас по-настоящему смел!» Или для тех, кто предпочитал провансальский, сардонический перл Пьера Бремена: «Если я когда-нибудь еще раз приду в Сирию, то пусть Господь не позволит мне вернуться домой!» Или для тех, кто предпочитал германские ритмы, что-нибудь в духе Фридриха фон Хаузена: «Моя душа желает теперь расстаться с телом, хотя они проделали долгий путь вместе». Или для тех, кто отличается полным отсутствием вкуса, еще одно исполнение «Календы мая».)
Епископы часть времени оставили специально для баронов, но поздним вечером, когда костры догорели, у шатра Грегора появился Конрад. То, что епископ снизошел до простого рыцаря, говорило о многом. Все сразу поняли, насколько важен этот рыцарь. Конрад чересчур устал, скупо раздавая отпущения грехов и кривя душой по поводу желаний его святейшества, поэтому ему было не до церемоний. Епископ потребовал, чтобы половину шатра освободили для исповеди Грегора, после чего он пойдет к себе и немного поспит. Я громко возмущался, но вместе с Отто и оруженосцами удалился в тесный угол за занавеской, где, скрючившись в три погибели, пряталась Джамиля.
В происходящей неразберихе, когда нельзя было понять, кому какие сведения можно доверять, епископ Конрад как-то незаметно оказался в опале. Никто не имел ничего серьезного против него, но, когда встал вопрос, что мы должны ограничить свое общение с Джамилей только самым тесным кругом абсолютно надежных людей, даже Грегору не пришло в голову включить туда Конрада. Поэтому сразу стало ясно, хотя ни слова при этом не было произнесено, что мы не скажем Конраду о Джамиле, находящейся тут же, в этом шатре.
Мы устроились за занавеской, чтобы послушать прелата и рыцаря, которые уселись лицом на восток рядом с походным алтарем Грегора.
— Вас прислал Бонифаций? — устало спросил Грегор. — Последняя проверка моей благонадежности?
— Нет, — ответил Конрад. — Я пришел сюда лишь с целью убедиться, что ты находишься в мире со своей душой.
— Вообще-то это не так, — признался Грегор. — А вы разве нет? И это в то время, когда мы снова собираемся напасть на наших собратьев-христиан и навязать им неугодного правителя?
— Это необходимое испытание… — начал Конрад, но Грегор его перебил.
— Да, отец мой, знаю. Это испытание должно подготовить нас к еще более тяжкому, угодному Богу, — сказал он. — Совсем как в Задаре. Но Задар не приблизил нас к Святой земле, и я далеко не уверен, что на этот раз не будет так же.
— Потому что тебе не хватает веры, как мне кажется, — сказал Конрад.
Формально это был упрек, но слова звучали заученно, так отреагировал бы любой католический священник, а Конрад, похоже, не верил самому себе.
— Не нужна мне никакая вера, я хочу быть убежден, что у нас есть хотя бы половина шанса на победу, прежде чем мы поставим на кон человеческие жизни! — возразил Грегор. — Мы не можем попытаться наголову разбить противника. Это было бы равносильно самоубийству.
— Вам нужно только взять Гал…
— Галатскую башню, знаю, — подхватил Грегор, едва сдерживая гнев. — Я тот, кто об этом все время твердит, ваше преосвященство. Я и венецианский дож Дандоло. Иногда мне кажется, Бонифаций был бы только рад позволить нам начать полную осаду города.
— Может быть, это и будет следующим испытанием, но мы станем молиться, чтобы этого не случилось…
— Ваше преосвященство, — процедил Грегор сквозь зубы, — мы не способны устроить осаду города таких размеров, даже и пытаться не стоит. Как говорил Бонифаций в Задаре, мы предпринимаем атаку против главы города, а не против самого города. Если мы пойдем на это, то нам следует действовать разумно. Нападение на неприступную крепость не относится к разумным действиям.
— Сын мой, — ответил Конрад как-то беспомощно, — если Господь велит нам рисковать, то мы так и поступим.
Вы оказали нам неоценимую помощь своим советом, наш добрый епископ!
33
Следующим утром, 5 июля, крестоносцев благословили в последний раз перед рассветом, во время наспех проведенной мессы, после чего они бросились по своим местам. Вооруженные рыцари садились на транспортные суда, лучники и прочая пехота грузились на галеры, тесно облепившие корабли для перевозки лошадей при переходе бурного Босфора. Галеры поднялись высоко по течению, чтобы помочь с переправой.
Меня с ними не было, я остался в шатре присматривать за Джамилей. Но могу описать ту первую короткую стычку. Как-никак я менестрель, и о том, как все произошло, мне поведали сами герои. Честно говоря, рассказывать особенно нечего.
