Я почувствовал, что Джамиля подавила стон, прежде чем перевела последние слова.
Узурпатор Алексей встревоженно смерил меня взглядом в последний раз, а затем подал знак многочисленным воинам, усеявшим комнату, как шахматные фигуры. Они тут же направились к двери, покорно возглашая весть о предстоящей битве. Пока они шелестели мимо нас расшитыми шелками, его величество подозвал одного воина и прорычал ему какой-то приказ, ткнув в мою сторону пальцем. Кровь отхлынула от щек Джамили.
— Что? — спросил я, когда воин не спеша направился к нам с мерзкой улыбкой на лице.
— Он сказал, что этот Блаженный из Генуи — колдун, — прошептала Джамиля. — Он сказал… Он сказал, выслушайте все, что он может сообщить, а потом повесьте его.
Продолжение записи
от 17 июля 1203 года
День тянулся бесконечно долго, и казалось, ему не будет конца. Оруженосцы и кашевары, принесли еду ожидавшим воинам, а три авангардных отряда отступили назад для перегруппировки. Мне порядком надоело бездействовать под командованием мессира Бонифация — авангардные отряды, бились насмерть с самого утра, а четыре других отряда ничего не делали. Примерно в это время я послал молодого Ричарда в шатер проверить, как там бритт с иудейкой, но он сообщил, что они пропали. Я решил, что они в конце концов сбежали, мне было горько, но я их понимал. Меня, как и тысячи моих собратьев по оружию, одолевали скука и волнение, когда по полю битвы разнесся рев и началось шествие, которого никто из нас не забудет до конца жизни.
За узкой речушкой, протекавшей прямо под стеной, раскрылись ворота, и оттуда хлынул поток императорских войск. В авангарде выехал сам император. Из-за реки мы не могли атаковать противника сразу у ворот. К тому же солнце светило грекам в спину, тогда как нашим воинам, стоило им развернуться лицом к врагу, оно слепило глаза. Нам ничего не оставалось, как занять боевую позицию и смотреть на прибывающие византийские войска. А они все шли и шли из ворот. С каждой секундой их становилось больше. Вот еще одно войско появилось. Потом еще одно. И еще.
Можно подумать, Царьград был заселен только одними воинами, которые теперь следовали за своим императором из ворот. Армия противника вскоре стала превышать войско пилигримов, авангард и арьергард, вместе взятые, в два раза, — потом в три раза, в четыре, в пять… шесть… семь… Солнце теперь светило нам в глаза под малым углом, а греческие воины все выезжали и выбегали из ворот. Даже когда поток наконец иссяк, превратившись в ручеек, и ворота прикрыл один оборонительный отряд, мы не знали, сколько еще десятков тысяч воинов осталось в городе, чтобы прийти на помощь императору, на чьей стороне были все преимущества — и солнце, и расположение поля, и численность.
Вскоре после начала этого чудовищного шествия мессир Бонифаций побледнел и подал знак всем отрядам присоединиться к авангарду длинной узкой полосой, так что мы удлинили линию фронта насколько возможно. А численность греков тем временем продолжала расти. Тогда мессир Бонифаций прошептал что-то маршалу, мессиру Жоффруа, тот кивнул и, пришпорив коня, направил его назад, к палисаду. Когда византийское войско целиком расположилось на равнине, из-за стен палисада раздался невообразимый шум.
Я оглянулся, ничего не понимая, и увидел мужскую прислугу лагеря: мальчишек-конюхов, водовозов, грумов, кашеваров и писарей — все они экипировались в некое нелепое подобие доспехов. С котелками на головах вместо шлемов, обернутые одеялами и пледами, они вооружились кухонными ножами, длинными заостренными палками и булыжниками, являя собой жалкое зрелище кучки напуганных людей, способных, однако, внушить страх.
Бонифаций нервно хмыкнул, одобрив пополнение (это была его идея), и жестом велел им присоединиться к войску с дальнего края. Новобранцы послушались, но не могу сказать, что они двигались, как воины. Тысяча мальчишек и стариков, а еще с десяток женщин, вышли на фланги неким формированием, даже отдаленно не напоминавшим отряд. Вся история христианских армий не знала такого необычного войска. К сожалению, своим появлением они не устранили разницу в численности. Клянусь святым Иоанном, греков было гораздо больше, чем нас, десять или двенадцать к одному, по самым скромным подсчетам.
Византийцы медленно двинулись к реке. По приказу Балдуина его авангардный отряд слегка переместился вперед, чтобы встретить противника. Сначала шли лучники, затем пехотинцы и потерявшие лошадей рыцари, а замыкала шествие кавалерия. Воины Балдуина были порядком обессилены, но поражали своей величественностью — не то что бесконечные ряды греков. К сожалению, величественность мало чего стоила перед бесчисленным византийским войском, занявшим всю равнину. И неважно, что воины из греков — никудышные. Их было так много по сравнению с нами, что никто не сомневался в исходе битвы. Нас от греков отделяла река. Любой стороне пришлось бы переходить ее вброд, чтобы добраться до противника, но у войск узурпатора было преимущество: они пересекали бы ее с более высокой точки, спускаясь в низину. Мы выжидали, объятые ужасом. Понимали, что сейчас будем раздавлены, и гадали, когда же император даст сигнал к атаке. Я потихоньку водил Самму по кругу, чтобы она не застоялась. Противник подавлял нас своей численностью. Я не боялся умереть, но молил Всевышнего о прощении за то, что погибну не за правое дело, не выполнив своих клятв. Мне предстояло умереть от рук христиан, на которых напала моя армия, хотя мы должны были совершать христианское паломничество.
Стрелы были вынуты из колчанов, шпоры были готовы вонзиться в бока лошадей, руки сжимали топоры, мечи и ножи. Меня раздражал знаменосец Балдуина, который нервно дергал древком флага, так что оно без конца описывало в воздухе спираль. Это было настолько очевидно, что поначалу подумалось, не подает ли он какой-то сигнал, но ничего не происходило.
Две армии долго стояли друг против друга, все ждали, что император начнет атаку. Десять тысяч пилигримов беззвучно молились, понимая, что сейчас будут уничтожены.
Ничего не произошло.
Знаменосец Балдуина продолжал дергать древком. Я чуть было не сорвался и не прикрикнул на него, настолько были напряжены мои нервы.
Император резко развернул коня и поскакал обратно за городские ворота. Его армия после минутного замешательства медленно последовала за ним.
Пилигримы, оторопев от удивления, остались целыми и невредимыми на гигантской равнине перед городом.
Разумеется, меня не повесили как колдуна.
Его величество оставил нас под присмотром какого-то придворного, который, в свою очередь, поручил нас заботам — и слава богу — «тростникового» дворецкого. Тот привел нас в приемную на допрос к человеку, увешанному каменьями, которого звали Феодор Ласкарис. Он все время отвлекался на то, что происходило внизу, на равнине. В конце концов нас отвели в другую часть замка, в самое верхнее помещение с окнами, выходящими на поле брани. Это был высокий зал с потолком, как мне показалось, сделанным из чистого золота. Стены украшала мозаика, изображающая беззаботных охотников и детей, играющих в прятки, а также Диониса, забавляющегося с девой, — в общем, обычные сюжеты. В зале, из которого открывался лучший вид на равнину, собралось много разодетой знати — мужчин и женщин всех возрастов. Они встревоженно перешептывались и по очереди глазели в окна. Их наряды, пусть не такие роскошные, как у его величества, все же заставили меня изумиться: даже у пажей на рукавах было золотое шитье. Там мы провели по меньшей мере час, наблюдая и пытаясь подслушивать разговоры различных маленьких компаний, а тем временем императорская армия выстраивалась за городскими стенами.
