— Убирайся!
Я поклонился и, пятясь, вышел из трапезной. Но, закрыв за собой дверь — так чтобы створка достаточно громко хлопнула, — присел и стал подглядывать в замочную скважину.
— Я хочу, чтобы сегодня вечером вы оба были наготове, — сказал дож. — Вон там, — махнул он рукой в сторону. — За портретом Безобразной герцогини.
Стражи посмотрели в том направлении, но мне ограничивала обзор замочная скважина, и я приоткрыл дверь — ровно настолько, чтобы видеть другую сторону трапезной. Там, на стене, висел портрет голубоглазой тирольской герцогини высотой восемь футов. Между ее отвисшими щеками выступал приплюснутый нос, глаза сидели близко друг к другу. Именно из-за этого несчастная женщина получила прозвище Безобразной. Художник, в доблестном стремлении отвлечь внимание зрителя от злосчастного лица, попытался приукрасить объект своего творчества складками алого атласа, многими фунтами жемчуга и высокой прической. Он был явно одаренным живописцем, но тут ни у кого бы не хватило таланта.
Мужчины подошли к портрету, и я понял, как охранники могли за ним спрятаться: дож потянул за золоченую раму, и картина повернулась на скрытых петлях. За ней обнаружился темный проход, без сомнения, одна из многих тайных галерей, ведущих к мосту Вздохов и дальше, на другую сторону реки, в подземную темницу.
Дож показал охранникам, как сдвигать небольшую панель за одним из голубых глаз знатной синьоры. В проходе находилась деревянная лесенка такой высоты, что глаза взрослого наблюдателя, забравшегося на нее, приходились на уровень глаз портрета. Дож вернул панель на место, и я оценил, насколько мастерски выполненный ложный глаз создавал иллюзию единого полотна. Повернувшись спиной к картине, дож стал наставлять охранников. Им в тот вечер надлежало следить за обеденным столом, пока хозяин не подаст сигнал.
— Как только я сделаю вот так, — лениво поманил к себе пальцем дож, — выходите и берите его.
— В «Олово», господин? — уточнил один из стражей, имея в виду верхний ярус тюремных камер прямо под крышей из оловянных листов, где летом было невыносимо жарко, а зимой — невыносимо холодно. Туда сажали узников, которым надлежало поразмыслить над своим выбором. Несмотря на спартанские условия, «Олово» все же было бесконечно лучше подземелья с его крохотными пещерками, где за запирающимися на засовы низкими дверями в кромешной тьме обитали крысы. В других камерах громилы-недочеловеки истязали попавших в тюрьму заключенных. Иногда по ночам из ворот появлялась лодка с призрачными фигурами. Они увозили тяжелый мешок подальше в море, где никто не мог услышать всплеска.
Дож на мгновение задумался и ответил:
— У меня нет времени на щепетильность. Тащите его прямо в подземелье.
Стражи обменялись быстрыми взглядами, и тот, что спрашивал про «Олово», кашлянул.
— При всем моем уважении, синьор, известно, что герр Бехайм близок к его святейшеству.
Дерзость охранника меня поразила, и я решил, что немецкий астролог — и в самом деле человек влиятельный, если слуга набрался такой смелости, что решился перечить дожу. Слезящиеся глаза властителя сузились — подобный пронзительный взгляд доводилось видеть немногим. Он приблизился к охранникам и понизил голос до заговорщического шепота. Я молился, чтобы служебная дверь не скрипнула, когда я приоткрывал ее еще на дюйм в надежде услышать его слова.
— Против нашей светлейшей республики плетутся заговоры, — сказал дож. — Мы должны защищать ее, даже от Рима.
Стоявшие перед ним охранники являлись типичными представителями немногочисленных личных телохранителей дожа: щеголявшие в новой форме молодые парни были грубы и необразованны, зато любили подраться. Наступит время — они уйдут со службы дожа, возьмут в жены пышущих здоровьем девушек и станут пекарями, кузнецами или торговцами фруктами. У них не было ничего общего с «черными плащами», которые работали в тесном контакте с инквизицией и набили руку на допросах и безжалостных казнях. Многим еретикам во время аутодафе приходилось видеть с помоста, как костер невозмутимо поджигал кто-то именно из «черных плащей».
Секретная полиция совета состояла из убийц, надевавших черные плащи на всю жизнь, в то время как в охрану дожа приходили взбалмошные молодые головорезы и ее состав постоянно менялся. Поэтому два туповатых парня в трапезной дворца дружно запыхтели, демонстрируя, как высоко они ценят доверие господина.
Дож кивнул с видом разочарованного мудреца и развел руками, давая понять, что дела приняли дурной оборот и вышли из-под его власти.
— Надеюсь, герр Бехайм поведет разговор за ужином как честный христианин. Если нет, последуем повелениям долга. Ради Венеции.
— Ради Венеции, — откликнулись стражи, неловко поклонились и скрылись за портретом Безобразной герцогини. Послышался шорох, и один из глаз благородной дамы превратился из голубого в карий.
Я бросился на кухню, преодолел последние четыре ступени одним прыжком и ворвался в дверь. Головы поваров повернулись в мою сторону. Данте удивленно изогнул брови, Энрико отложил лопатку для размешивания теста, Джузеппе, согнувшись в три погибели, лениво водил метлой и сверкал на меня глазами, а я в это время шепотом рассказывал старшему повару о том, что видел.
Синьор Ферреро едва на меня взглянул и не оторвался от своих занятий. Добавил в кастрюлю вина, взболтал содержимое и бросил:
— Так ты говоришь, заговор против Венеции? — Он улыбнулся, обмакнул кончик пальца в соус, коснулся им языка и, оценивая нюансы вкуса, закрыл глаза. А открыв, удивился: — Ты еще здесь?
— Но, маэстро, — не сдавался я, — дож намерен захватить папского астролога.
Старший повар взял с блюда несколько крупинок соли, бросил в соус и снова размешал.
— Ты умеешь прекрасно шпионить — это может принести пользу, только не надо мне досаждать.
— Но, маэстро…
— Принеси еще дров. И не мешай готовить.
Глава X
Книга «Непентеса» — соуса, дающего забвение горестей
Старший повар был, разумеется, прав: я научился прекрасно шпионить, поскольку большую часть своей недолгой жизни занимался именно этим. И не только для того, чтобы, как он, усвоить хорошие манеры, но и пытаясь выжить. Мы с Марко шпионили за торговцами на Риальто, выжидая момент, когда те повернутся к нам спиной и мы, схватив товар с их лотка, дадим деру. На площади Сан-Кассиано, когда искали Руфину, подглядывали за проститутками. Женщины пахли вином и мускусом, и нас поражало, как они без раздумий отдавались на городских задворках. Однажды мы наблюдали, как грубый мужлан прижал проститутку к стене и, тиская ее груди и хрипя, бешено овладевал ею. А она, задрав юбку на бедра и обхватив его ногами, жмурилась в свете фонаря и, пока клиент горел от вожделения, украдкой подсчитывала за его спиной выручку.
Мы шпионили за старыми дамами, трясущимися руками расплачивавшимися за сардины, в надежде, что какая-нибудь из них случайно выронит монетку. Следили за выходившими из игорных домов господами — высматривали достаточно пьяных, не способных почувствовать руку вора в своем бархатном кошельке. Шли следом за разодетыми в пух и прах наследниками знатных семейств и удивлялись их уверенной беззаботной походке: неужели они не понимают, что живут в опасном мире, где на каждом шагу их подстерегают опасности и несчастья? Эти ребята явно никогда не испытывали голода и зубной боли, поскольку постоянно без всякой причины улыбались. И мы недоумевали, почему Господь дал им то, чего не было у нас? Что же касается меня, я верил в предсказание Кантерины: родимое пятно на моем лбу — это клеймо, определившее судьбу, но не понимал, за что наказан Марко.
